В Лархосмин слились воедино ловкость и изящность. Змей радовался, что такая холодная сердцем преступница способна удивлять горячим танцем и нежной красой. Лархосмин давно зарекомендовала себя не только суровым бойцом с атлетичным, далеко не типично «танцовщицким» телом, но, в то же время, и умеющей казаться хрупкой, изящной девушкой при всём при этом. Однако, если бы после этих её возбуждающих танцев она шла в свою келью, переживать Змею было бы не о чем, но она... Она танцует, тратит силы и концентрацию на свои эти шалости. Змею казалось всё это лишним. Ни единожды он спорил с ней, выслушивая доводы вроде "это размынка", " я убаюкиваю протывныка", "хачу и танцую". Может, итак. Однако, если противник под стать нынешнему, Лархосмин справится с ним играючи и смеясь. Но если такое предварит бой с Кожаным Капюшоном... Отсюда и исходил скепсис Змея. Лархосмин давно поняла, что Кольцо для неё надолго, и её победы вторили этому, но Змей считал, что она с каждым годом заигрывается в свои представления, тратит на них слишком много. Если она хочет выйти отсюда когда-нибудь, ей...
Эх…
Всё чаще и чаще Змей за эти пять лет под солнцем Империи, в Кольце, ловил себя на мысли, что стал страшным скептиком, если не ханжой. Он уже начинал забывать, что такое воля к жизни и, в то же время, наплевательство на неё, дураковаляние вместо важного расчёта, скитания вместо обретения дома. Он жил и продолжает жить мыслями о том, что такая жизнь вернётся. И чтобы это свершилось, он старался. Отсюда суровость, практичность... правильность.
Бродяга, проигравший свою жизнь в карты самой судьбе, каким был всегда Акшетхар. И тот Акшетхар, каким он был пять лет назад ещё, негодовал в душе его. Змей был рад, что есть ещё в этом мире те, кто также умеет жить абсолютно неправильно, кто способен вернуть его из мрачных раздумий и напомнить ему, за что именно его полюбила Лиана. Одной из них была Лархосмин. Второй...
Она закричала, села, точно кукла в руках кукловода и застыла, напряжённо вглядываясь вперёд.
Змей подскочил к ней, обнял за плечи и попытался успокоить.
Гангрета вздрагивала. Она всматривались в воспоминания, тягостные и прерванные. Она не сознавала ещё, где она, но чутьё подсказывало, что нужно успокоиться. Похоже, всё позади.
- Тихо, не скачи, - услышала она знакомый шипящий голос справа. - Это сон. Ты в лазарете.
Лишь пару мгновений назад Гангрета всё ещё падала в воду, глядя на голубые небеса, на фоне которых извивалось кольцами щупалец чудовище. И вот что-то мелькнуло, и она уже в постели, в лазарете. Так бывало с ней не раз. Не все абордажи проходили гладко. Ей доставалось. Гремели кулеврины, летели щепки, гром выстрелов сотрясал вражье судно, что сбивало с ног нередко и саму капитана Хэль, а далее ещё гром, свет мерк… и она просыпалась уже в постели своей каюты. Вот и сейчас с ней то же самое. Сознание боролось за жизнь в падении с щупалец краменхена... и тут страница этой книги обрывалась, сгорала, и начиналась новая.
- У меня не бывает снов, - прохрипела она и посмотрела в глаза другу. - Просто бывает воспоминание о чём-то, оно застывает в один миг, я просыпаюсь и продолжаю жить уже спустя всё это. Джиллены - яркое воспоминание, метрэлье́зэ!
Змей похлопал её по плечу, встал, отпустил девушку, развернулся и потянулся к кувшину с водой. Наполнил чашку. Подал.
- Надо сказать лекарю, что ты...
- Долго я была без сознания?
Змей вздохнул и отхлебнул и сам воды из кувшина. Струйки потекли по его подбородку и далее по груди. Гангрете понравилось это зрелище.
- Тхикат-Аамир знает, сколько, Грета, ты тут провалялась. Но Фелл явно был рад, хаззх-саразз! В таком приподнятом настроении поехал в Сол, ублюдок!
Гангрета подумала, что всё ж её тяжёлое состояние не есть самый приемлемый для Фелла исход. Интересно, он всё ещё раскапывает сведения о происшествии в его кабинете?
- Что новенького? - вопрос Гангреты лишь сейчас ей самой показался весьма важным. Сколько она провалялась? Ведь столько всего должно произойти! Сколько же она провалялась?!
- Ничего, - ответил Змей. - Так...