- Я - совсем не тот, кто покинул театр в апреле... Вы понимаете? Я не знаю, как меня примут.
- Нет смысла гадать - надо проверить.
"Большое рождественское шоу - 12 дней, - полыхало над входом в Фанк Амара. - Тайна жизни, чудеса, знамения и дивное рождение! Дети - бесплатно".
Переливался огромный настенный экран, выплескивая свет и фантомные объемы; Деваки превращалась в Майядеву, та-в Деву Марию, и вновь, а то вдруг из экрана шел прекрасный ребенок, протягивая руки к прохожим, и из ладоней его рассыпались цветы.
- Если это все придумал Хац, то он - законченный ассимилянт, вполголоса заметил Фанк, пытаясь по фасаду определить, хорошо ли подготовлен театр к Святкам. - Насколько я знаю, его божества выглядят совсем иначе. Ему следовало подумать и о других разумных...
- Идем же, - позвал мужчина в черном.
Кассовый зал и вестибюль удалось проскочить незаметно, но в фойе!.. Там, увеселяя детвору, Донти жонглировал шариками, Бенита раздавала ангелочков, машущих крылышками, а Мика и Киута показывали свою фантастическую гибкость.
Шарики осыпались градом и покатились по полу; Донти сорвался с места, как снаряд из катапульты, с воплем:
- Фаааааааанк!!!
Ньягонцы обниматься никогда не лезли, ласки у них бесконтактные, но Донти был ребенком, а детям у ньягонцев позволялось все.
Донти не надо было подхватывать - он так оплел Фанка всеми лапами, что и втроем не отодрать.
Бенита завертелась - куда ангелов сложить?! - потом спохватилась и выкрикнула:
- Люди, Фанк вернулся! Позовите Хаца!
Публика в фойе смешалась, гомон заглушил музыку, лившуюся из динамиков, а над головами уже показался бюст Ко-эрана, разгребавшего дорогу длинными ручищами:
- Пропустите директора. Пожалуйста. Извините. Я прошу меня пройти!
- Фанк, автограф! Фанк, с тобой можно сняться? Дайте хоть потрогать! не терялись взрослые посетители, обступив Фанка с повисшим на нем Донти, который ни за что не хотел выпускать экс-директора. Пробился и Хац - в теплом жилете и трико с подогревом.
- Ну, Фанк, здравствуй. Мы заждались. Ты насовсем, надеюсь?
- Га-га, он с нами, - басил Коэран, ощупывая Фанка здоровенной ладонью. - Будет работа!
Мужчину в черном сразу опознали как некое ответственное важное лицо; вопросы на него сыпались самые непосредственные, каких и Доран не выдумает:
- Это правда, что Пророк купил театр? Здесь будет храм или театр? А Фанк опять директор?
- Прошу минуту тишины! - агент высоко поднял ладони, а зычный голос его заставил окружающих замолкнуть. - Я отвечать не уполномочен. Вам все объяснит Фанк.
- Пожалуйста, на трибуну, - Коэран поднял Фанка вместе с Донти на плечо; он и не такие силовые трюки мог проделывать. - Ашшш!! Все слушаем!
Фанк огляделся - десятки, сотни любящих, любопытных, устремленных на него взглядов. Ждут его слова. Его - годами скрывавшего свою природу, жившего под угрозой разоблачения, в постоянном страхе перед шантажом Борова. Ни звука в упрек, ни знака отторжения, ни выкрика: "Эй ты, кукла!" Они приняли его, простили ему все и ждали, что он будет для них тем же, прежним Фанком. Иного они не хотят.
- Друзья, - проговорил он наконец, - я рад, что вы пришли к нам в театр...
- К нам, к нам, - кошкой урчал Донти ему в ухо и терся щекой.
- .. .и вдвойне рад, что могу снова служить вам как артист. Театром владеет Мартин Рассел; вы знаете, кто это. Директор - Хацирас, он вам хорошо знаком по сцене, и я ему целиком доверяю. А я... я буду кибер-консультантом...
Ответом был обвальный хохот.
- Да что в этом смешного?..
- Молчи! - тряхнул плечом Коэран.
- А петь ты будешь? - просунулся ближе паренек в возрасте между верой в сказки и первой любовью. - Петь с Диска? Пророк разрешил тебе?
Фанк поискал глазами агента; тот кивнул.
- Да, могу. Но без записи.. И своим голосом.
- Гитару! - замахала руками Бенита. - Сейчас же!
- Что, прямо здесь? Я...
- Да, Фанки. Иначе я измучаю себя жестокой голодовкой, - шепнула Бенита с лукавством.
- Ты давишь на меня, злодейка!.. - прошипел Фанк.
Бегом принесли гитару; в фойе набились все, кто был в театре, и новые прибывали с улицы. Кое-как очистили круг для певца. Стойко терпели, пока он настраивал инструмент.
- Вот. Эта песня... она главная.
Много лет я скитался и спорил с Судьбой,
Был от горя и радости пьян.
Но в назначенный час я на берег пришел
Впереди расстилался туман.
Позади суета перекрестков и дней,
Боль измены и злые дожди,
Позади весь мой путь, что пройти я сумел,
И великий туман впереди.
За туманной рекой,
За чертой роковой
Я найти свое счастье смогу.
По ту сторону сна,
По ту сторону зла,
На далеком, чужом берегу.
Черный ветер хлестал бот снежными вихрями, и те на нагретой обшивке обращались в водяную пленку, над которой трепетала пелена слабого пара; вода стекала по бортам и улетала с ветром, рисуя на плитах вытянутую мокрую тень приземлившейся машины. Густые, как ночь, сумерки ненастного позднего вечера висели низким куполом над Норд-Хайдом, . но громадное, могучее сияние осветителей на башнях не давало тьме накрыть базу. За летящими потоками хлопьев, казавшихся прозрачно-серыми, виднелись горы пусковых станков, кубы ангаров, а у земли непрерывно двигались огни - у-военного транспорта нет ни дня, ни ночи, ни праздников.
Телескопический трап и удобное место для посадки - привилегия генералов и делегаций VIP. Одевшись в стеганые куртки с капюшонами, пассажиры бота вышли в непогоду ждать перронный автобус - сбившись за шасси, спиной к ветру, задернув капюшоны до носа. Не там встали! Очень скоро их вытеснил на открытое место слоноподобный тягач - мигая проблесковыми вертушками, эта махина с трубным мычанием высунула бивни-захваты, и возвращенцы с ТуаТоу уступили натиску, а то забодает. Смеху и остротам не было конца: "Едва высадившись, они были раздавлены тупым снарядом", "Печальный конец триумфальной миссии", "В надгробной речи Лоуренс Горт сказал...". Чем еще греться и бодриться на продувном ветру?
Тягач утащил бот в пургу, и на какое-то время пятеро скитальцев остались одни в беснующемся полумраке. Но явился автобус - и они были спасены.
Здание вокзала в Норд-Хайде тоже оказалось насквозь армейским простота, чистота и казенность. Штампуя отметки о прибытии в паспортах и медицинских сертификатах, серый киборг на пропускном пункте для приезжих объяснил, что флаер "Морион" (ура, свой!..) готовится к вылету, а пока надо посидеть в зале ожидания.
- Там стоит елка, - добавил он, словно хотел утешить невезучих путешественников, - а в буфете можно согреться.
Двое новоприбывших - по петлицам из инженерных войск, а на самом деле из разведки - сказали, что принесут выпивку на всех; как-никак Рождество, они не при исполнении, и комендантский патруль не станет придираться сейчас к необычно веселым офицерам.
Зал был воплощением военщины - на полстены федеральный орел над скрещенными саблями, а по периметру - эмблемы аэрокосмических войск, вот и все украшения; ряды одинаковых кресел и табло объявлений для пассажиров; указатели - "Туалеты", "Убежище", "Багажное отделение" - ярче, чем мишени на стрельбище.
Отправив багаж по трубе на досмотр и хранение, Хиллари, Гердзи и уорэнт-офицер в должности "ассистент докладчика" (тоже из разведки) пошли сквозь вытянутый в длину зал к центру, где почему-то скопились ожидающие. И причина, оказалось, не в елке, которую на Колумбии заменяла родани-дия иглолистая чарующего лилового цвета, наряженная лентами, звездами и херувимами.
С каждым шагом по проходу между кресел Хиллари все больше убеждался, что вернулся прямиком в родной проект. Сперва "Морион", а теперь и Дымка собственной персоной. Распустив по плечам пышные волосы, в венчике нимба и какой-то воздушной хламиде с похожими на крылья рукавами, дочь Чары стояла у елки и громко читала нараспев:
В золотом расплаве солнце встает