– Есть тут еще психи? А? Или мне можно спокойно поработать?
Ему никто не ответил, и он с недовольным видом уселся обратно за свой стол. Судя по всему, ни разбрызганные по стене мозги девчонки, ни хорошо подогретый киберпсих, который, к слову, все еще продолжал сжимать гранату, его не смущали. А ведь теоретически эта штука вполне могла сдетонировать. М-да, русский менталитет, честно говоря, повергал в изумление.
Я тупо смотрел на чуть ли не насквозь прошитый пулями стол, за которым прятался. Нет, на сегодня с меня, пожалуй, хватит. Не стоит испытывать судьбу, она и так слишком расщедрилась на удачу.
– Все окей, Даниил? – бодрым голосом прожужжал бармен.
– Да, все окей, – улыбнулся я и похвалил: – Вы весьма удачно выбрали противомеру.
Парень пожал плечами:
– Не первый год в заведении. К тому же ты вовремя обратил мое внимание на проблему. Я думал, оптика, а оказалось… сам видишь.
– М-да, Аннушка сегодня пролила непростительно много масла.
– И не говори… – с готовностью подхватил он шутку и рассмеялся. Кажется, он прекрасно понял, что я имею в виду.
В кармане заплясал мобильник. Настроение совершенно изговнилось.
Что мне сейчас нужно, так это хороший крепкий сон без кошмаров. А Иезекииль перебесится и простит. Все-таки мы с ней давние друзья. Разве не так?
***
Я привык отмечать все важное, потому что больше заняться было нечем.
Так вот, сегодня у нашего окна опять бранились люди. Мать с грохотом опрокинула шифоньер, загородив двери, и теперь ходит по пустой квартире в поисках чего-нибудь еще, что может подойти для баррикады. Щеки у нее сильно впали. Она прихрамывает на левую ногу и часто повторяет: «Сколько минуло дней!»
А еще из важного: мама прячет маузер. На прошлой неделе она, обдирая ногти о дерево, мастерила под скрипучей половицей тайник.
– Пятьсот двадцать один день, одуванчики. Целых полтора года, представляете? – произносит она, когда входная дверь наконец кажется ей неприступной.
Одуванчики – это я и мой младший брат. Правда, если быть точным, то от нас остались лишь стебли, а споры давным-давно унес лихой ветер войны. Вначале мы еще держались: на прилавках то тут, то там появлялась провизия, и ее можно было раздобыть, выменять на какую-то вещь. Потом… вещи перестали представлять собой какую-либо ценность. Нужна была еда. Всем. Но, чем чаще мама упоминала о том, сколько времени прошло, тем сильнее во мне, моем младшем брате и, возможно, в ней самой теплилась надежда, что скоро все закончится. Ведь конечность – это суть любого явления, так учил меня отец до того, как его забрали на фронт.
Сегодня особый день… Я делаю вид, что у нас праздник.
Мама раздобыла кусок мяса и сварила бульон. Брат набросился на него с аппетитом, граничащим с одержимостью, ложка наверняка сейчас больно стучит по его зубам. Голод – штука страшная, и из-за него многое упускаешь из виду. Но у меня не получалось не заметить, хотя я старался, честное слово.
– Так надо, сынок, – тихо говорит мне мама. – Ты тоже должен поесть и набраться сил, возможно, сегодня нам придется уйти.
А из-под грязной повязки на ее левой ноге одна за другой скатываются красные, словно сок граната, капельки.
Спасибо, родная, я откажусь.
Ее уговоры прекратились, когда в дверь забарабанили.
– Сидите тихо, одуванчики, – шепчет мама, а сама достает маузер. – Они скоро уйдут. Только поймут, что здесь никого нет, и уйдут. Так что сидите тихо.
Но они не уходят.
Люди настырны, когда хотят есть. Как животные. И это не их вина.
А еще люди изобретательны. Дверь выбили бревном – баррикада продержалась недолго, и теперь нас отделяет от них только хлипкий замок в двери гостиной. Мать лихорадочно размышляет, нервно сжимая в руке маузер, а дуло гуляет из стороны в сторону, все чаще останавливаясь напротив моего испуганного братишки.
С губ слетает беззвучное «Прости…»
– Мам, – протягиваю я руку, – дай.
Она смотрит широко раскрытыми глазами пронзительно и страшно. Господи, как ей не хочется! Но я упорствую:
– Дай, мам.
Нежно, осторожно вынимаю из ее рук маузер.
И шепчу:
– Не бойтесь… Пусть брат не слышит. Все в порядке, ма.
Вот еще кое-что важное.
Я думаю не о смерти, не о том, как несправедлива жизнь. Мир не делится на черное и белое, на плохих и хороших. Но внутри меня, я чувствую это абсолютно отчетливо, по какой-то неведомой причине горит пламя восторга.