Спрашивали потом криониды,благодарные Бариону за спасение, что хотел он сказать своими жестами страшному электрыцарю.
— Все это очень просто,-ответствовал мудрец.- Два пальца означали, что нас вместе с ним двое. Один- что вскоре останусь я один. Потом я показал ему колечко, а это означало, что вокруг него лед разверзнется и морская бездна поглотит его навеки. Не понял он ни первого, ни второго, ни третьего.
— О великий мудрец!-возопили изумленные криониды.- Как же ты решился показывать такие знаки страшному супостату?Подумай, что произошло бы, если б он понял тебя и не стал удивляться?!Ведь тогда бы он не нагрелся от мышления и не провалился бы в пучину бездонную…
— Не страшился я этого ничуть,- с холодной усмешкой ответил им Барион Ледоустый,- ибо знал заранее,что ничего он не поймет. Коль была б у него хоть капля разума, не прилетел бы он сюда.Что пользы существу, под солнцем живущему, от наших драгоценностей газовых и серебряных звезд ледяных?! — И снова поразились криониды его мудрости, и разошлись, успокоенные, по домам, где стоял милый их сердцу мороз.
С тех пор никто уж не пытался завоевать Крионию, ибо перевелись глупцы во Вселенной;хотя некоторые утверждают,что есть их еще немало, да только дороги не знают.
УРАНОВЫЕ УШИ
Жил некогда инженер-космогоник,зажигавший звезды, чтобы тьму одолеть. Прибыл он в туманность Андромеды,когда еще полно было в ней черных туч. Сперва скрутил он громадный вихрь,а когда тот закружился, достал Космогоник свои лучи.Было их три: красный, фиолетовый и невидимый.Перекрестил он звездный шар первым лучом, и получился красный гигант,но не стало светлее в туманности. Вторым лучом уколол он звезду, и та побелела. Сказал он ученику: «Присмотри-ка за нею!»- а сам другие звезды пошел зажигать.Ждет ученик тысячу лет и еще тысячу,а инженера все нет.Наскучило ему ждать.Подкрутил он звезду, и из белой стала она голубой.Это ему понравилось,и решил он,что уже все умеет. Попробовал еще подкрутить, да обжегся. Пошарил в ларчике, который оставил ему Космогоник,а в ларчике пусто, и даже как-то чересчур пусто: смотришь- и дна не видишь.Догадался он, что это невидимый луч, и решил расшевелить им звезду,да не знал как.Взял он ларчик и бросил в огонь. Вспыхнули облака Андромеды,словно сто тысяч солнц,и стало во всей туманности светло как днем. Обрадовался ученик, да недолгой была его радость, потому что звезда лопнула.Завидев беду, прилетел Космогоник и, чтобы зря ничего не пропало,начал ловить лучи и из них формовать планеты.Первую сделал он газовую, вторую углеродную,а для третьей остались металлы, всех других тяжелее, и получился из них актиноидный шар. Сжал его Космогоник, запустил в полет и сказал: «Через сто миллионов лет вернусь и погляжу,что получилось». И помчался на поиски ученика, который со страху сбежал.
А на планете той, Актинурии,выросла мощная держава палатинидов. Каждый из них до того был тяжел, что только по Актинурии и мог ходить, затем что на прочих планетах земля под ним проседала,а стоило ему крикнуть, как рушились горы.Но дома у себя ступали палатиниды тихонечко и голоса не смели повысить, ибо владыка их,Архиторий, не ведал меры в жестокости. Жил он во дворце, высеченном из платиновой скалы,а во дворце имелось шестьсот огромных покоев, и в каждом лежало по одной руке короля,настолько он был громаден.Выйти из дворца Архиторий не мог,но повсюду имел шпионов,до того он был подозрителен; и к тому же изводил подданных своей алчностью.
Ночью не нуждались палатиниды ни в лампах,ни в ином освещении, поскольку все горы у них на планете были радиоактивные и даже в новолуние можно было запросто собирать иголки.Днем,когда солнце слишком уж припекало, спали они в горных своих подземельях и лишь по ночам сходились в металлических долинах. Но жестокий владыка велел в котлы,в которых растапливали палладий и платину, бросать куски урана и объявил об этом по всей державе. Каждому палатиниду велено было прибыть в королевский дворец,где с него снимали мерку для нового панциря и облачали в наплечники и шишак,рукавицы и наколенники, шлем и забрало,и все это самосветящееся,ибо доспехи были из уранового листа; всего же сильнее светились уши.