[Сулейман совещается с пашой в стороне.]
Бальтазар
«Прекрасная Перседа и Эраст,
40 На горе мне, друг друга крепко любят».
Иеронимо
«Убив Эрасто, славный Сулейман,
Перееду быстро завоюешь ты».
Бальтазар
«Эрасто друг мне, и, пока он жив,
Она не отречется от любви».
Иеронимо
45 «Султан, живет на горе он тебе».
Бальтазар
«Эрасто дорог мне как верный друг».
Иеронимо
«Пускай умрет, коль стал помехой вдруг».
Бальтазар
«Пожалуй, если так велит любовь.
Однако жаль — он все же был мне друг».
[Паша подходит к Эрасто.]
Иеронимо
50 «Тебя приветствует султан, Эраст,
И передать велит: ему вот так
Ты должен ныне услужить».
(Закалывает его.)
Бель-Империя
«Увы!
Эрасто! Сулейман, твой друг убит!»
Бальтазар
«Но у тебя остался Сулейман!
55 О красоты царица, будь нежней
И на мои страданья посмотри
Нестрогим оком. Не утихнут беды,
Коль не добьюсь прекрасной я Перседы».
Бель-Империя
«Оставь увещеванья, злой тиран!
60 Так же суров мой слух к твоим мольбам,
Как был безжалостен головорез,
Напавший на Эрасто вероломно.
Ты мнишь, что власть твоя сильна для всех
И что Перседа подчинится ей.
65 Но если бы могла, она б вот так
Тебе отмстила, подлый властелин
(закалывает его)
И пред собой была б отомщена».
(Закалывается?)
Король
Однако, маршал, просто превосходно!
Иеронимо
То лишь искусство Бель-Империи.
Вице-король
70 Будь то взаправду, Бель-Империя,
Ты к сыну моему была б добрей.
Король
Да, пьеса хороша. А что за ней?
Иеронимо
Ну что ж, узнайте, что идет за ней.
Разноязычью нашему конец[337],
75 Я на родном наречье продолжаю[338].
Вы думаете, к счастью для себя,
Что вымысел представили мы вам
И это все обычная игра —
На сцене умереть, как тот Аякс
80 Или сенатор римский[339], а потом,
Через мгновение, подняться вновь,
Чтоб зрителей и завтра развлекать.
Сеньоры, знайте: я Иеронимо,
Отец несчастный страстотерпца-сына[340].
85 Я вышел, чтоб поведать свой рассказ,
Не за игру плохую извиниться.
Вы подтверждения моим словам
Не видите? Взгляните вот сюда.
(Открывает занавес и показывает тело Горацио.)[341]
Как вам спектакль? Как эта сцена вам?
90 Вот упованием кто был моим,
Вот мое сердце, что уже не бьется,
Вот клад мой, и ограблен я теперь,
Вот мое счастье — я его лишен.
Но упованья, сердце, клад и счастье
95 Погибли, растворились в одночасье.
Его дыханье мне давало жизнь,
От этих смертных ран я сам погиб.
Любовь причиной зависти была[342],
Лоренцо зависти и Бальтазара —
100 Любовь Горацио к Бель-Империи.
Ночь, что грехи всегда скрывает тьмой,
И самый звук шагов обволокла
Убийц, без всякого зазренья им
Позволила наброситься в саду
105 На сына моего, Горацио.
Безжалостно его убили там
В кромешной ночи эти мясники.
Он закричал! Я слышу посейчас
Сыновний душу бередящий глас.
110 На этот крик, как мог, я поспешил
И сына обнаружил я в саду,
Живого места не было на нем.
Как думаете вы, я горевал?
Скажи, вице-король, что перенес
115 Такую же утрату: плачешь ты
По Бальтазару? Так рыдал и я.
А вы, сеньор, чей примиренный сын[343]
Вокруг себя коварно сети плел
Интриг и говорил, что я безумен —
120 «Пускай Иеронимо поможет Бог!», —
Как этой вам трагедии финал?
Пред вами окровавленный платок,
Его, рыдая, намочил в реке я,
Что истекала из сыновних ран.
125 Его, как видите, я сохранил,
Не покидал он сердца моего
Кровавого, о мщении взывал
Злодеям этим, презренным убийцам!
Теперь спокойно сердце вновь мое.
130 Я для того замыслил роль паши,
Чтоб у Лоренцо жизнь его отнять,
Лоренцо же назначил я на роль
Родосского воителя, Эрасто,
Чтоб проще было мне его убить.
135 Скорби, вице-король, то был твой сын —
Султан турецкий, славный Сулейман,
Сраженный Бель-Империи рукой.
Она была назначена на роль,
Чтоб за обиду отомстить сполна.
140 Бедняжка Бель-Империя! Должна
Была она по пьесе умереть.
Чтоб уберечь ее, я изменил
В трагедии из жалости конец,
Но, отказавшись от моих забот,
Она смертельный предпочла исход.
Взгляните ж на Иеронимо, сеньоры,
Он в этой пьесе автор и актер,
К нему судьба добра в последний раз,
И ныне он свою закончит роль
150 С не меньшим мужеством, чем остальные.
Моей трагедии конец таков.
Я все сказал, не нужно больше слов.
вернуться
Разноязычью нашему конец... — Иеронимо настаивает на том, что пьеса игралась на разных языках. Как бы то ни было, но елизаветинская публика была способна принять условность разноязычья за реальность, тем более что содержание пьесы ей было разъяснено (акт IV, сц. 1, 108—126).
вернуться
Я народном наречье продолжаю. — То есть обычным языком. В центральном монологе Иеронимо противопоставлял тактику «мудрых людей» тактике «обычных умов», от которых исходит «открытое» зло:
Не так, как скудные умы,
Открытым и влекущим беды злом,
Но тайным способом, хотя надежным,
Сокрытым под покровом доброты.
(Акт III, сц. 13, 21-24)
Обычный, простой язык («vulgar tongue»), к которому он переходит теперь, свидетельствует о его отказе от лицемерной мудрости, которая была средством довести задуманное до конца. Вплоть до возникновения мотива тайны, все разъяснения зрителям «натуральной трагедии» Иеронимо дает просто и прямо.
вернуться
На сцене умереть, как тот Аякс | Или сенатор римский... — Ф. Боус отмечает, что в 1571 г. была поставлена пьеса «Аякс и Улисс», а английских пьес, посвященных судьбам знатных римлян, ко времени создания «Испанской трагедии» было немало: анонимные «Квинт Фабий» (1574), «Муций Сцевола» (1577), «Спицион Африканский» (1580), а также «Заговор Каталины» (1579) Стивена Госсона (1554— 1624) и др. (см.: Boas 1901: 412).
вернуться
Отец несчастный страстотерпца-сына. — Букв.: «Отчаявшийся отец злополучного сына» («The hopeless father of a hapless son»). Ф. Боус находит лексическую параллель в «Мальтийском еврее» Марло: «the hopelesse daughter of a haplesse Jew» (акт I, сц. 2, 557) (cm.: Boas 1901: 412 n.).
вернуться
(Открывает занавес и показывает тело Горацио.) — В «Мести Антонио» Дж. Марстона за занавесом скрыто тело повешенного и исколотого Феличе (акт I, сц. 3), та же мизансцена дана в самом начале «Трагедии Хоффмана» (1602?) Г. Четтла.
вернуться
Любовь причиной зависти была... — Слово «зависть» употреблено в русском переводе в широком смысле, включающем и «смертельную ненависть» («mortal hate») оригинала.
вернуться
...примиренный сын... — Сарказм Иеронимо касается его недавнего обманного примирения с Лоренцо, на чем настаивал герцог Кастильский (акт III, сц. 14, 150-163).