Средневековое летописание Восточной Европы представлено двумя главными ветвями традиции. Назовем их условно «Лаврентьевская» и «Ипатьевская» (по имени важнейших рукописей). Обе традиции имеют общий ствол: «Повесть временных лет», описывающую библейскую предысторию народов; древнейшее прошлое славянских племен и их расселение в Восточной Европе; происхождение княжеской династии и деяния первых князей; крещение Руси и историю потомков Владимира Святого и Ярослава Мудрого. «Повесть временных лет» доводит свое изложение до начала XII века, то есть до современных летописцу событий. (В некотором смысле «Повесть временных лет» была для Руси тем же, чем для украинцев стала «История» Грушевского, — национальной историей, снабдившей не имевший дотоле собственной истории народ версией его прошлого «с древнейших времен».) «Повесть временных лет» представляла собой «общее прошлое». С этим были согласны в различных частях Руси и потому клали ее в основание собственных летописных традиций. Но в XII веке традиция разветвляется. Летописцы Северо-Восточной Руси, совершенно естественно, уже больше интересуются подвигами собственных князей и происшествиями в собственных краях. Непосредственным продолжением «Повести временных лет» в «Лаврентьевской» традиции становится т. н. Суздальская летопись, доводящая свое изложение до начала XIII в. и затем без видимого перерыва перетекающая в изложение истории Северо-Восточной Руси послемонгольского времени. Эта традиция стала основанием для последующей «надстройки» в виде московских летописей XV и XVI веков. Таким образом — неустанным добавлением все новых известий к уже существующим — ткалась непрерывная нить рассказа российской истории, унаследованная в XVIII веке российской историографией. Это та схема, которую Грушевский называл «традиционной» и которую отвергал.
По-иному сложилось летописание на юге Руси. Здесь «Повесть временных лет» была продолжена в виде т. н. Киевской летописи, описывающей события XII века, а по ее окончании — прибавлением к первым двум частям Галицко-Волынской летописи, подхватывающей прерванное изложение и доводящей его до конца XIII столетия. «Ипатьевская» традиция, таким образом, состоит из трех «периодов», представленных «Повестью временных лет», Киевской летописью и Галицко-Волынской летописью.
История — это дисциплина, читающая «исторические источники». Для домонгольской Руси ими оказываются главным (а подчас и единственным) образом летописи. Читая их и следуя за их рассказом, историк по единственной колее («Повесть временных лет») доезжает до развилки и пересадочной станции. Теперь от его выбора зависит, пересесть ли в поезд «Лаврентьевской» традиции и отправиться далее в Москву и Петербург или взять билет на «Ипатьевский» поезд, отправляющийся через Галицко-Волынскую Русь в Литву.
Выбор, следовательно, состоит не в том, чтобы «традиционной», «династической» истории предпочесть «научную». Выбор оказывается между событийной канвой одной летописи и другой летописи. Эпистемологически ни один из них не предпочтительнее, оба традиционны. Критерий отбора — идеологический.
Грушевский, как мы уже знаем, избрал второй маршрут. На этом пути его, впрочем, ожидало несколько препятствий. Во-первых, ему предстояло объяснить, почему — если история непрерывна — нужно все-таки выйти из «киевского» поезда («Повесть временных лет» и Киевская летопись) и пересесть в «галицко-волынский», идущий в другом направлении. Почему на «киевском» поезде нельзя было доехать до Литвы? Вероятно, есть какая-то конечная станция, где всех просят выйти из вагонов? Во-вторых, почему — если настоящая история состоит в «культурном и экономическом процессе» — нужно, тем не менее, опираться на событийную канву Галицко-Волынской летописи, повествующей семейную сагу одной из княжеских династий?
На второй вопрос Грушевский так и не смог внятно ответить. Ясно, что это было просто вопросом удобства: написать историю без событий, да еще чтоб ее читали, невозможно. Но первый вопрос Грушевский себе задавал. Ответ он сформулировал еще в юношеской своей работе «Очерк истории Киевской земли» и с тех пор повторял его в каждой последующей.
В современной Грушевскому российской историографии — при всей разнице суждений о государственном развитии Руси — было принято считать, что «конечной станцией» киевской истории есть монгольское завоевание середины XIII века. Именно здесь всех попросили из вагонов. Монголы не просто установили новый режим собственного владычества в Восточной Европе, но несколькими военными походами физически уничтожили сердцевину государства — Южную Русь. Стержень, на который была нанизана сложная система политических, экономических, культурных, социальных отношений, был вынут, и вся громада рассыпалась на разного размера обломки. Судьба этих осколков — Владимирского княжения, Новгорода, Галицко-Волынской Руси, Полоцка и т. д. — была различной, большинство с течением времени утратило самостоятельность, и именно в различии исторических судеб просматривалось указание на начало какой-то другой истории. (Здесь неявной аналогией было падение Западной Римской империи и образование на ее территории варварских королевств.)