— Дело, m-me, ясное до очевидности; Ривкин выдал ваше письмо, в коем вы рекомендуете некоему Мухтарову девицу Данилову. Оно тут же у нас приобщено к делу, — мягко заметил Подзатыльников и покрутил свои удивительные черные усы.
У растерянной и смутившейся Балабановой, как это всегда бывает в сумбуре мыслей, невольно мелькнуло в голове:
— Какой красавец околоточный и я, будто, где-то его видала. Немудрено, что в каком-нибудь наряде…
— Ничего, ничего, — снисходительно вымолвил Мордобитников, — пусть говорит: от слов своих оправдаешься и от слов своих осудишься.
— К чему время терять, когда младенцу ясно; m-me, вероятно, не знает, что против нее столько прямых доказательств имеется, — продолжая строчить бумагу, молвил Подзатыльников. — Сознание в этом случае может послужить к облегчению вашей участи, ибо за продажу живого товара грозит каторга. Закон строго преследует.
— Завтра же экстренную телеграмму пошлю брату в Батум, чтобы высылал сюда девицу Данилову и Ривкина, а вас сегодня принужден арестовать и подвергнуть предварительному заключению при тюремном замке, — объявил Мордобитников и вперил в Балабанову острый, пронзительный взгляд.
— Сто рублей, двести… хотите? — сказала та.
— Запиши в протоколе: предлагала взятку, — обратился Мордобитников к Подзатыльникову.
— Пятьсот… тысячу?…
— Постепенно возвышая цену, — диктовал Мордобитников своему помощнику. — Вы слышали? — обратился он к полицейским чинам, стоявшим у двери.
— Точно так, ваше высокородие, — отвечали те.
— Господин пристав, выслушайте меня, не губите бедную женщину, я совсем не так виновата, как меня хотят представить. Данилова ведь не малолетняя, она знала, куда ехала… Кто меня может принудить, если я не хочу, — отчаянно лепетала Балабанова. — Замните это дело, дайте другую окраску…
— Это не в моей власти! — прикрикнул он. — Неужели вы думаете, что я способен продать себя за ничтожную взятку? я ведь чиновник! — грозно кричал он, а лицо его невольно выражало борьбу с алчными инстинктами. — Покончили вы с первым протоколом? — обратился он к помощнику. — Затем, вторичное обвинение г-жи Затынайки в гнусном отравлении ее семилетней дочери Елены. Что вы можете сказать по поводу этого?
— Что это шантаж со стороны Затынайки и больше ничего.
— Дайте-ка сюда врачебное свидетельство и полное признание господина Крысы прокурору. Вам не удалось это преступление благодаря тому обстоятельству, что явилась мать ребенка.
— Тогда Крыса является более ответственным лицом, нежели я, — заметила Балабанова.
— Прошу возражать только по существу дела! — остановил ее Мордобитников. — Ну-с, а теперь отравление Виктора Головкова и Варвары Дубининой — дело тоже ваших рук через посредничество полоумной старухи Александры Кузьминой, которую вы подослали к ним, предварительно снабдив ядом, с целью помешать их свадьбе. Молодые люди умерли и отправлены для вскрытия в анатомический театр. Кузьмина арестована и содержится в моем участке.
Балабанова зашаталась и чуть не упала, схватившись за край стола.
— Совокупность всех сих преступлений вынуждает меня арестовать вас, — он двинулся к ней.
— Пощадите! половину состояния моего, все заберите, что есть, — воскликнула Балабанова, соображая, что все равно растащат у ней, раз она попадет в тюрьму.
Шатающейся походкой она проследовала в спальню и подошла к комоду с заветной шкатулкой. Пристав шел за ней. Они остались наедине.
— Хотите тридцать тысяч? — глядя ему в глаза, произнесла Балабанова.
— Пятьдесят, тогда я уничтожу протоколы и всем обвинениям сумею придать иную окраску. Понимаете, мне нужно других ублаготворить, — сказал полицейский чиновник.
— Не имею, господин пристав, таких денег. Вот, берите пачку, здесь все мои сбережения, хотела дом покупать, но видно, не суждено.
Она выложила ему всю пачку на руки.
Пристав быстро пересчитал деньги и сунул их в карман.
— Может быть, драгоценности еще какие-либо имеешь? — жадно спросил он, выпячивая глаза.
— Вот брошь, кольцо, — отдавала Балабанова. — Вы мне хоть какую-нибудь гарантию выдайте, что я в безопасности.
— Будь покойна: Данилову я велю запрятать туда, куда Макар и телят не гонял. Со стороны Затынайки дело обставлю так, будто шантаж и ничего больше, еще припугну барыньку. А Виктор Головков с девкой сами перепились, мол, и того… покончили с собой. Мало ли таких случаев бывает и концы в воду. Старуху завтра же выпущу из-под ареста и пришлю к тебе. Я вот сейчас распоряжусь: Подзатыльников, смягчите некоторые выражения в протоколе, а письмо изорвать, — сказал он, выходя в залу. — Сведения о Даниловой можно совсем уничтожить, просто-напросто скрыть. Головков и метресса, мол, сами спьяна, доказательств никаких нет.