Когда выходили из музея, Марат придержал за локоть Наталку.
— Пойдем в кино?
— Все вместе?
— Нет, вдвоем.
Наталка покачала головой.
— Почему?
Она бросила на него непонятный взгляд. Марат не увидел таившейся в нем тревоги. А все, чего он не понимал, раздражало его. Он сжал ей пальцы:
— Пойдем…
Но его слова перебил веселый голос Толи:
— Друзья! Чай с пирожными. Всей компанией. Я угощаю!
— Наш поэт где-то оторвал, — догадался Игорь.
— Оторвал! Стихотворение в журнале «Молодняк». Сам Павло Усенко похвалил… — Толя вздернул пальцем нос и прыснул.
— Ура! — сказал Игорь. — Стихотворению и пирожным…
— Ну что ж, — Марат похлопал Толю по плечу. — Пошли…
Восторженными глазами, полными доброй сестринской гордости, смотрела на Дробота Наталка. Ей казалось, что все прохожие завидуют им: с ними рядом поэт!
На столиках — белые скатерти. На стенах — портреты. И длинная красная полоса с первомайским лозунгом.
Подошла девушка в цветастом фартуке. Ее кругленькое личико усыпано веснушками.
— Вам что?
Толя заказал чай и пирожные. И через минуту все уже было на столе.
— Тут подносят, как панам, — сказала Наталка.
Все засмеялись.
— Эх ты, хуторянка, — кинул Марат.
— Да я и есть с хутора, — смущенно улыбнулась Наталка.
Она с наивным удивлением озиралась вокруг.
Сидят мужчины и женщины. Разговаривают, шутят. В углу шепчутся девчата, украдкой бросая взгляды в их сторону. Еще бы — трое хлопцев и она одна. «На Марата смотрят. Нет, на Толю». Они уже раскраснелись, смеются — уверенные городские девчата. Наталка поглядывала на них с тихой завистью.
А пирожные вкусные! Было б это дома, так и пальцы облизала б…
— Эх, братва, шамовка знаменитая! — сказал Марат.
— Что это «шамовка»? — спросила Наталка.
— Все, что жуем.
— Уличное словцо, — поморщился Дробот.
— Какой аристократ! — засмеялся Марат. — Пять лет тому назад, Наталка, здесь был нэпманский ресторан. Вот, говорят, была шамовка! А мы с дружком по зеркальным окнам ба-бах!.. Заверещали буржуяне, как поросята.
— Герои! — усмехнулся Толя.
— А что ж, для пацанов и это геройство. Тут что главное: ненависть к буржуям.
— Милиция поймала? — спросил Игорь.
— Обошлось… Только уши пострадали.
Подошел высокий человек в синем комбинезоне.
— Здорово, Марат! — Он внимательно посмотрел на всех, чуть дольше задержав взгляд на Наталке. — Отрываешься от рабочего класса? Приходи завтра, на заводе будет — во! — И поднял большой палец.
— А что именно, товарищ Коваленко? — спросил Марат.
— Секрет! Приходи, увидишь. — Высокий похлопал Марата по плечу и прошел дальше; его поджидали за большим столом у окна.
— Это с паровозоремонтного? — спросил Игорь.
— Коваленко не знаешь? Эх, ты! — возмутился Марат. — Член ВУЦИКа. Он с Петровским, с Чубарем вот как мы с тобой.
— А что тут удивительного? — пожал плечами Дробот. — Каждый рабочий должен быть с ними как мы с тобой.
— Ну да…
Марат замолчал, потому что к их столику подошли двое — парень и девушка.
— Товарищ Дробот, вы же обещали к нам прийти, — сказала девушка, сияя улыбкой. — На литкружок…
— Мы были в редакции, помните? — поддержал парень.
— А, клуб текстильщиков! — Толя встал и пожал им руки. — Помню и приду.
— А Марату Стальному тоже можно? — спросил Марат, пристально глядя на девушку.
Она зарделась:
— Конечно. Мы читали ваши статьи…
Игорь молчал. Иногда украдкой бросал мимолетный взгляд на Наталку и молчал.
А она была полна незнакомого чувства: все трое были ей сейчас такими близкими, родными. Гордилась, что их все знают, приглашают куда-то и что она, хуторская девчина, хоть чем-то причастна к их большому делу.
Не обиделась даже, когда Марат под столом, незаметно для других, погладил ее ногу. Знала, какими бывают не слишком тонкие заигрывания парубков; отвела вороватую руку и посмотрела на него. Марат что-то оживленно говорил Игорю и не отвечал на ее взгляд. «Ишь хитрый!» — подумала Наталка, но сразу же забыла об этом.
— А теперь, — провозгласил Игорь, — пролетарский поэт Анатолий Дробот прочитает стихотворение, которое будет напечатано — знай наших! — в столичном журнале…
— Бурные аплодисменты! — хлопнул в ладоши Марат.
— Черт с вами… Только тихо, — согласился Дробот.
Он прочитал стихотворение. Солнце над Ворсклой.
Росная синь. И далекий девический голос. И ветер тревоги — весенний ветер…
Наталка глубоко вздохнула. Тот ветер повеял ей в лицо.
— Лирика, — с уважением сказал Игорь.
— Именно лирика, — презрительно обронил Марат. — А я признаю только поэзию баррикад.
— А я признаю разную. — Дробот так аппетитно откусил чуть не половину пирожного, что Наталка засмеялась.
— Ты чего?
— Так…
— Ешь, Наталка.
Марат обиделся:
— Я тебе серьезно говорю!
— Ох, Маратик, — вздохнул Дробот, — что-то не тянет меня сейчас на принципиальные разговоры.
— Ты видишь? — обратился Марат к Игорю.
Игорь щурился и улыбался:
— Поэты, знаешь, народ легкомысленный. Кроме того, весна… Может, он влюбился? С поэтами это случается.
— Случается, — согласился Дробот. — И не только с поэтами.
«А и правда, есть у него девчина? — с острым любопытством подумала Наталка. — Какая она?»
— Не только с поэтами случается, — повторил Дробот.
Игорь торопливо склонился над своим стаканом.
— Что ты имеешь в виду? — сердито глянул на Толю Марат.
— Рощи, рощи березовые…
— Толя! — Марат уже готов был вспыхнуть. — Ты сегодня придурковатый какой-то.
— Это из-за пирожных, — объяснил Дробот. Потом сказал: — Видите, вон там, под лестницей, маленькая дверка? Чуланчик. Я когда-то просидел в нем целый день.
— Правда? — удивилась Наталка.
— Правда. Это в голодуху было. Мы — кучка замурзанных мальчишек — постоянно тут вертелись. То стащим ломоть хлеба, то выпросим объедки с тарелок. Конечно, гнали нас. Стоял у дверей усатый старикан. Как схватит за ухо — горит!
— И часто горело?
— Не спрашивай!.. Однажды проскользнул я сюда ползком, напихал полную пазуху хлеба и — уже нога за порогом… А дед меня за ухо да в чулан! Темно, страшно… Что-то в углу шуршит. А вдруг — крысы? Очень я крыс боялся. Лежу на каком-то тряпье, жую хлеб и плачу. Погодя дедок отворяет дверь, протягивает мне здоровенную кружку чаю. «На, говорит, а то сухая корка горло дерет… Полежи и подумай». А что я мог надумать? Я знал, что вся наша ватага уже собралась в подвале на Дворянской, что Мишка-капитан уже делит добычу и раздает тумаки нетерпеливым. Мишке было четырнадцать. Разбойник — не подходи… Но нас, малышей, жалел. Я любил его. И мечтал стать таким, как Мишка.
— Ты и сейчас об этом мечтаешь, — съязвил Марат.
— А как же, — засмеялся Дробот. — Заснул я тогда в чулане. А вечером забрал меня дедок к себе домой, вымыл, накормил. И спал я в ту ночь на настоящей кровати. Вот как! А назавтра он меня отвел в детский дом. Оттуда я уже не удирал. Ходил к старику в гости…
— А все же до сих пор дает себя знать, что ты был люмпеном, — сказал Марат.
— В чем это проявляется? — полюбопытствовал Игорь.
— Анархические выбрыки. Отсутствие четкой классовой линии.
— Больше всего об этом говорит то, что я люблю пирожные, — глубокомысленно заметил Дробот и добавил: — Нудный ты, Маратик, ох и нудный.
— Люмпен? — прошептала Наталка. — А что это такое?
Игорь начал объяснять. Но Наталка слушала невнимательно: видела чумазого мальчонку в темном чулане и с жалостью смотрела на Толю.
В чайную вошел вихрастый гармонист в синей косоворотке, в широком галифе и зеркально сверкающих сапогах. Он огляделся, увидев Толю, кивнул головой.