— Да-a, — протянул дядя Костя. — А скажи, пожалуйста, ты читал статью Ленина «О кооперации»?
— Я читал постановления, в которых…
— Погоди, — остановил его скороговорку дядя Костя. — Постановления само собой… Вот мы читаем чуть ли не в каждом номере газеты: «Ленинский кооперативный план…» Мы толкуем, что социалистическое переустройство деревни ведем на основе ленинского плана. Очевидно, именно об этом в статье Ильича идет речь?
— Читал. — Марат смутился. — Давно. Позабыл немножко…
Запавшие глаза дяди Кости сузились.
— А если по правде?
Марат смутился еще больше:
— Не читал.
— Так… — дядя Костя посмотрел на молчаливого Заболотного. — Между прочим, как раз в этой статье Ленина сказано, что нужна целая историческая эпоха для культурного развития и кооперирования крестьянства! Эпоха! — Он почему-то вздохнул. — Прочитай, козаче, и внимательно. Да не только эту статью… Вот ты говорил тут, Марат, о кулаках. Есть одна книга, в которой очень ярко показана кулацкая натура. Звериная! Слышал о такой книжке — «Фата моргана»?
— Знаю, — оживился Марат. — Это Панаса Мирного.
— Нет, Михайла Коцюбинского. Наш земляк Панас Мирный тоже писал о деревне. Но другое.
Марат прикусил губу. Он не решился сказать, что читал книжку давно и позабыл. И вообще непонятно, к чему все эти посторонние вопросы, когда надо говорить о Крушине, о Наталке Дудник, о письме селькора. Его переполняла горькая обида на дядю Костю. Марат просто не узнавал его. Бывало, придет на завод веселый, приветливый. Подходи и спрашивай, о чем хочешь…
— Скажите, товарищ Стальной, — вывел его из задумчивости тихий голос Заболотного. — Скажите, пожалуйста, о чем вас спрашивали в деревне?
— О разном…
— К примеру?
— Ну, о войне спрашивали.
— Что же вы им отвечали?
Марат встретился глазами с Заболотным. В его взгляде было не только доброе внимание, но и непонятные Марату сожаление и печаль. И все же Марат почувствовал себя свободнее. Что он отвечал? Отвечал, что буржуи, фашисты готовят войну. Муссолини, Пилсудский… Еще какая-то сволочь.
Марат удивлялся. К чему, к чему все эти разговоры? Ведь не для этого же его вызвали сюда? «Чертовы деды, забили себе головы всякой ерундой».
— А Муссолини, он в какой стране орудует? — осторожно спросил Заболотный.
— Муссолини? В Италии. Это главарь итальянских фашистов.
— Так. А далеко она, эта Италия?
— Возле Польши, — охотно разъяснил Марат. — Вот так Германия, вот так Италия. — И Марат решительным жестом показал в одну и в другую сторону.
Дядя Костя развеселился. А Заболотный еще сильнее опечалился. Они молча переглянулись и снова уставились в Марата непонятными взглядами: один со странным любопытством, а другой с грустью и сочувствием. «Что они на мне увидели? Жука? Осу?»
Марат напряженно ждал: когда же начнется настоящий разговор? По существу. Вот тогда он заговорит полным голосом.
Ко до этого разговора так и не дошло. Дядя Костя, как бы ощупывая его взглядом глубоко спрятанных глаз, спросил:
— Знаешь, где раньше учились большевики? — И сам ответил: — В царских тюрьмах, на каторге. Политэкономия, история, философия, аграрный вопрос… А вам же и карты в руки!
Он медленно произносил слово за словом, точно короткими ударами забивал гвозди.
Когда дядя Костя умолк, Заболотный, ни к кому не обращаясь, с горечью сказал:
— Как же это так? Сегодняшнее постановление знает назубок, а Ленина не читал!
Выйдя из помещения комиссии, Марат ощупал шею, лицо, пригладил волосы. «Что они на мне увидели?» Странные взгляды дедов, как он мысленно назвал Турбая и Заболотного, беспокоили и раздражали его.
А больше всего озадачило то, что разговор так и не дошел до существа.
«Тут все понятно, — вздохнул дядя Костя, положив широкую ладонь на стол. — Иди, молодой товарищ, и хорошенько подумай».
«А что думать? Что тут думать, когда все понятно?» — по дороге домой беззвучно возмущался Марат.
А в это время Турбай широкими шагами мерил комнату из угла в угол.
— Что ты на это скажешь, старик? — спросил он. — Вижу, тебе очень смешно.
— Очень, — кивнул головой Заболотный. — Не понимаю, откуда эта железная убежденность, что он имеет право всех поучать, всех судить, всем угрожать? Откуда?
Растерянно посмотрел на Турбая. Тот насупился.
— Тебе смешно?
— Смешно, — вздохнул Заболотный.
Какое-то время сидели молча.
— Дай такому мальчику силу, а? Так он завтра выставит Крушину из партии. А что? — Турбай даже глаза раскрыл, так поразили его собственные слова.
Заболотный хмыкнул:
— Только ли выставит? Еще и посадит.
И это показалось им так нелепо, что они расхохотались.
Игорь пришел к Толе посоветоваться.
Сидел у маленького столика в Толином закутке, машинально листал книжки, шеренгами выстроившиеся на самодельной этажерке, и прислушивался к стрекоту швейной машины где-то там, на кухне.
— Ты твердо решил? — спросил Дробот и строго посмотрел на Игоря.
Тот кивнул головой. Может, слишком поспешно? Сейчас он не хочет и думать о том, что это решение возникло лишь полчаса назад. Однако возникло — и все! Он твердо решил. Поедет на Днепрострой. Возьмет лопату в руки. Или станет возить на тачке бетон. Будет делать все, что надо, и там, где надо. Хватит! Двадцать лет — даже страшно подумать. В его возрасте иные вели полки на штурм Перекопа. А он? Слепой котенок. Мама, папа, бабушка… Хватит! Надо основательно повариться в рабочем котле. Стать человеком.
Должно быть, последние слова Игорь произнес вслух. Дробота даже передернуло. Он хмуро сказал:
— Человеком можно стать везде.
Игорь замигал и уставился в книжку. «Он хочет сказать, что и здесь… Может быть, даже труднее именно здесь! Потому что завтра или послезавтра придется посмотреть Крушине в глаза. А я? Я собирался написать ему письмо. Обо всем — подробно, откровенно. Эге, письмо! А встретиться лицом к лицу не хватает духу. Поджилки трясутся?.. Да ведь он же болен. Я приеду через год и все ему скажу. Ага, через год. Еще сказал бы — через пять лет. А сейчас? Корчишь из себя героя: «На стройку!» Скажи честно — сдрейфил!»
Игорь готов сорваться с места и бежать к Крушине. Вот если б вместе с Толей…
Что значит с Толей? Это даже смешно. Стыд и обида на себя судорогой сжали горло. Ты же взрослый человек! Придет Крушина, и ты ему все скажешь.
«Почему это у меня всегда все не проста, все запутано клубком? — горько подумал Игорь. — Нет, надо-таки повариться в рабочем котле».
Однако вслух этого Игорь не говорит. Толя, конечно, догадается, что это не его слова. Да и правда — не его. Но в этом — тут и раздумывать нечего — Марат все-таки прав. Там, на Днепрострое, жизнь пойдет иначе. А придет время, он вернется в газету — и никто его не узнает. «Неужели это Игорь Ружевич?»
— Тебе надо писать и учиться, — убежденно сказал Дробот. — У тебя способности. Какого же дьявола?..
— А черт его знает! Есть ли они, эти способности? Может быть, все это…
— Глупости! — перебил Дробот. — Крушина сказал. А он понимает.
Крушина сказал… Всегда, когда возникал спор, когда сталкивались разные взгляды, это было решающим: «Крушина сказал!»
Игорь и сейчас не стал возражать.
— Главное не в этом, — грустно раздумывал он. — Ну, ладно, способности… Но ведь писать — это значит высказывать свои суждения. О людях, о жизни. А что я знаю? Людей? Жизнь? Сперва надо…
— Эх, Игорь, — в голосе Дробота слышалась досада. — В этом есть что-то школьническое… Сперва, мол, арифметика, потом — алгебра. В школе это так, а в жизни? Кто ее знает, где быстрее овладеешь этой житейской алгеброй? Если хочешь знать, за эти два года в редакции я гораздо лучше узнал жизнь, чем когда работал на фабрике или копал траншеи для водопровода. Тут каждый день свой узелок. И ты должен его развязать. А в том узелке чья-то судьба, понимаешь? И должен до всего своей головой дойти, если она у тебя есть. И сердцем, если оно у тебя живое, а не каменное.