— Не трогай маму, не трогай!
— Успокойся, Мария, — сказал Савва, подходя к ней.
Но Петрик оттолкнул его:
— Не трогай маму!
Он смотрел то на Марию, то на отца испуганными, недоумевающими глазами: что творится в непонятном мире взрослых?
Мария сбросила Саввину руку со своего плеча, схватила пальто и, чуть не оборвав рукава, надела, хрипло повторяя:
— Я все поняла. Немного поздно, но поняла… Я так не могу.
— Мама! — кинулся к ней Петрик. — Мама, не уходи. — Он вцепился в нее и поднял к ней залитое слезами лицо.
— Мария, что с тобой? — Савва смотрел на нее такими же недоумевающими глазами, как и Петрик.
— Возьми его, — глухо сказала Мария.
Побледневший Савва схватил мальчика, который отчаянно забился в его руках.
Мария ушла.
Через час, а может быть, через два, через три — она не помнила, сколько времени блуждала по улицам, — Мария переступила порог своей тихой, одинокой комнаты и шепотом сказала:
— Как хорошо, что мы не обменяли квартиру!
Все в комнате было знакомо. Вазы, кувшины, цветы. Тетя Клава присматривала за ними, а теперь Мария сама будет поливать. И книги скучают без нее. И радиоприемник.
Она подошла к окну. Как хорошо быть одной. Никто не мешает думать. А не хочешь думать, можно включить радио и послушать музыку. Тишина и музыка, — что еще человеку нужно в такой вечер?
На другой день Савва позвонил в поликлинику. «Мария, нам надо поговорить». — «Только не сейчас, Савва… Пускай пройдет время». — «Но почему? Ведь все это просто недоразумение. Я очень тебя прошу». — «Нет, нет, когда-нибудь потом. Я успокоюсь, и ты успокоишься — и все станет на свои места». — «Марийка, ты зря разнервничалась. Ну что случилось? Зачем придавать такое значение?..» — «Видишь, Савва, ты и сейчас не можешь понять. Я не говорю, что ты не хочешь. Ты просто не можешь меня понять. Но это длинный разговор. В другой раз…» — «Мария, прошу тебя, выслушай меня. Только не по телефону. Нам надо встретиться». — «Потом, Савва. Дай мне успокоиться».
Из поликлиники Мария вернулась домой кружным путем. Чтоб не встретить Савву. Никаких разговоров сейчас не нужно. Со временем все станет на свое место. И она и он успокоятся, поговорят разумно, по-дружески. Ведь могут же они остаться друзьями?
Накануне, попав домой поздно, Мария даже не заглянула к тете Клаве. Не до того было, чтоб раскрывать душу. А теперь она расскажет ей все. Нечего скрывать. Да и никогда она от тети Клавы не таилась. С кем же и поделиться горестями, как не с ней? Кто же и поймет, как не она?
Тетя Клава не стала ждать, пока Мария начнет свою исповедь. Она без слов все поняла. Только по-своему.
— Я думала, что ты пришла наведаться, прибрать комнату. А вижу, что-то здесь не то… Ну рассказывай, какая напасть приключилась? Побывала замужем — и домой? Недолго и была…
— Тетя Клава!
Мария сердито и умоляюще смотрела на пожилую женщину, которая стояла у дверей, сложив на животе набрякшие руки. На крупном лице тети Клавы выдавались скулы и подбородок, голос у нее тоже был жесткий, насмешливый. Но в глубине уже выцветших и усталых глаз светилась щедрая доброта, которую тетя Клава без счета расточала вокруг, хотя подчас и корила себя за это: «Люди говорят: что дурак, что добряк — все едино».
— «Ах, не трогайте! У меня переживания и переживания», — передразнила тетя Клава молчавшую Марию.
— Да, переживания! — горячо крикнула Мария. — И вы не смейтесь.
— Да какой уж тут смех, — невозмутимо отозвалась тетя Клава, садясь к столу. — Плакать надо!
Она подперла рукой тяжелую голову — готова, мол, слушать хоть до утра.
Нет, не вышло задушевной беседы. Не получилось лирической исповеди, как воображала ее себе Мария.
Она говорила и говорила. Слова лились запальчивые и гневные. Но тетя Клава сидела с бесстрастным лицом, не вздыхала, не утирала украдкой слез.
Мария сердилась на тетю Клаву, сердилась на себя за то, что не может найти таких слов, от которых у каждого сжалось бы сердце.
Когда взрыв миновал, она обессиленно опустилась на стул и, обхватив себя за плечи, съежилась; вдруг стало холодно.
— Переживания! — проворчала тетя Клава. — Наговорила с три короба… Вчера, видно, ты еще больше кипела. А проспала ночь — и уже не так. Еще три дня пройдет — и вовсе прояснится.
— Ничего не прояснится, — вздохнула Мария.
— А не прояснится, так что же, — развела руками тетя Клава. — Побыла малость замужем, и ладно. Другим и того не достается.
— Как вам не стыдно? — чуть не заплакала Мария. — Не жалеете вы меня.
— А что тебя жалеть? — уже сердито ответила тетя Клава. — Ребенка жалко. Такой славный хлопчик. И Савва хороший человек; как говорится, есть на что поглядеть. Найдется поумнее, так схватит обеими руками. И уж не выпустит! Да и сама, будь помоложе… ну хотя бы лет на тридцать, — засмеялась тетя Клава. — Отбила бы у тебя Савву, ищи-свищи.
Назавтра вечером пришел Савва. Дверь отворила тетя Клава и сказала, как ей было велено, что Марии нет дома.
— А когда она придет? — спросил Савва, смущенно глядя на тетю Клаву.
— Не придет сегодня, будет ночевать у подруги, — сердито ответила тетя Клава; сердилась потому, что совестно было смотреть Савве в глаза и говорить неправду.
Савва вежливо попрощался и ушел. А тетя Клава громко топала по коридору, стучала кухонной дверью, посудой. Она надеялась таким нехитрым способом вызвать Марию из комнаты и под горячую руку высказать ей свое неодобрение. Но Мария притаилась за запертой дверью и стояла не дыша, пока все затихло.
«Пойми, пойми, Савва, — мысленно обращалась она к нему. — Я тебя люблю. Я страдала эти годы. Ты пришел ко мне с добрым словом. Но мне этого мало. Если б я вышла замуж за кого-нибудь другого, за любого другого, я, может быть, удовлетворилась бы полулюбовью, четвертьлюбовью. Сколько людей так живет… А с тобою — нет. Я не хочу довольствоваться крохами, которые мне остались. Но сейчас не время для объяснений. Мы поговорим когда-нибудь… Ты успокоишься, я успокоюсь — все станет на свое место. Так будет лучше».
На следующий день она действительно ушла к подруге. Вернулась домой поздно. Тетя Клава высунула седую голову из дверей своей комнаты и сказала:
— Приходил. Сколько еще ему ходить?.. Мы с ним так хорошо поговорили. Да не о тебе, не бойся. — Она вздохнула с искренним сожалением — Жаль, что я для него малость старовата.
Мария долго не могла уснуть. Зачем он приходит? Разве этой настойчивостью можно что-нибудь доказать? И о чем они с тетей Клавой говорили? Притаиться бы в уголочке и слушать… А зачем?
Наконец сон одолел ее, но был он тревожен и тонок, как волосок, что может оборваться в любую минуту. Она шла крутой тропкой — дух захватывало, потом легла отдохнуть на траву и уснула. Но и этот второй сон, призрачный сон во сне, был неглубок, и она услышала, как Петрик заворочался в своей кроватке и сонным голосом пробормотал: «Мам, пить! Пить…»
Мария легко вскочила, оборвав ниточку двойного сна, нащупала на краю стола стакан с водой и сделала два- три шага.
Она стояла посреди комнаты, босая, на холодном полу, — это уже не было сном. И рука ее дрожала по-настоящему; Мария поставила стакан на стол, чтоб он не выпал из похолодевших пальцев.
Еще с минуту железные молоточки стучали в висках, потом звон в голове утих.
Ночь, тишина. Мария хотела взглянуть на часы и включила настольную лампу. Яркий свет ударил в глаза. Она испуганно нажала кнопку. Свет погас, и вместе с ним исчезло зеркало, стоявшее возле лампы. В эту минуту всего страшней для нее было бы увидеть свое лицо.
Она нырнула в постель, съежилась, крепко закрыла глаза, хотя наверняка знала, что до утра уже не уснет.
Савва вел Петрика из детского сада. Мальчик шел боком, чтоб удобнее было смотреть на улицу, на пробегавшие мимо машины. Савва хмурился, молчал. Только что состоялся разговор о маме. Ежедневный теперь разговор.
Лгать ребенку становилось все труднее. Теперь мальчику уже три года. Трудно, но надо сказать, что мамы нет. Умерла… «Потому, что я не собираюсь искать ему третью маму. Хватит с меня! Я никогда не думал, что так может получиться. Если б это был кто-нибудь другой, а то ведь Мария. Что произошло с Марией?