— Хватит об этом, — хмуро бросил Гринчук. — Существуют консультации для беременных, для женатых. А вот для влюбленных совета не жди. — Он невесело засмеялся.
И вот теперь, спустя полгода, потчуя Гринчука скромным холостяцким ужином, Савва полушутя спросил:
— Как поживает Поля? Когда планируется комсомольская свадьба?
Гринчук спокойно посмотрел на него:
— Если моя, то не скоро.
— А как на это смотрит Поля? — лукаво подмигнул Савва.
— Поля? Совсем по-другому. У нее свадьба через две недели.
— Шутишь?
— Нет. Поля выходит замуж за Федора.
— За Федора?
Гринчук криво улыбнулся.
— Послушай, дружище, тебе здорово повезло! — воскликнул Савва.
Они посмотрели друг на друга, и больше о Поле не было сказано ни слова.
— Ну, как дела, Петрик? — спросил Гринчук.
— Хорошо!
— Пойдем на завод работать?
Петрик внимательно смотрел на дядю. Он не любил, когда дяди, задавая вопросы, смеялись. Но Гринчук серьезно ожидал ответа.
— Я не умею…
— Научу. Сделаю тебя мастером. Только чтоб ни перед кем спину не гнул, хорошо?
— Хорошо…
Не принес утешения Савве в этот вечер Гринчук. Мысли о Марии завладели им еще сильнее, чем раньше. Где она сейчас? Что делает? Вспоминает ли о нем? А впрочем, может, и лучше, что ниточка оборвалась в самом начале. Через год-два было б еще тяжелее. Холодная тоска подсказала: «Тяжелее не бывает».
— А не пора ли хлопцу бай-бай?
— Э-э, его еще купать надо, — сказал Савва.
Они купали Петрика вдвоем — это было весело и смешно.
Толя Гринчук осторожно отнес закутанного в теплую простыню Петрика, уложил в постель. Его глаза светились нежностью.
— Жаль, что нет твоей жены, — сказал он Савве. — Мне хотелось с ней познакомиться.
— Непременно, — поспешил ответить Савва. — Я ей много рассказывал о тебе.
Всего лучше было на работе. Там Мария забывала обо всем. Приходили люди, не похожие друг на друга, у каждого свое выражение глаз, у каждого свои болезни.
А если даже болезни одни, к ним по-разному относятся. И в этом тоже сказывается человек.
Пенсионер с больным сердцем шутил и смотрел на Марию влюбленными глазами. Воспоминания о прошлом, пережитом неотступно преследовали его, и вместе с тем он по-детски наивно и чисто радовался каждому солнечному дню, как щедрому дару жизни. Он любил цветы и время от времени приносил Марии маленький букетик. «Пока на земле есть цветы, можно жить и улыбаться».
После укола он учтиво благодарил, не торопясь прощался, и видно было, что ему очень не хочется уходить из этой белой комнаты, где колдует над шприцами молодая женщина с грустным взглядом.
Потом приходил человек много моложе и много здоровее, тоже «сердечник». Он долго и скучно жаловался, просил совета, тыкал пальцем в коробочки с ампулами. «А это что? А это для кого?» Голос становился жалобным, просительным. Ему все казалось, что от него скрывают какие-то чудодейственные лекарства: стоит только раздобыть их — и все будет хорошо. «Доктор мне говорит: больше ходить надо, больше ходить… Как это «ходить», когда я больной человек? Боже, сколько еще у нас нечуткости и формализма! Как вы думаете, — может быть, лучше обратиться к гомеопату?»
Он смотрел на Марию, и все его существо взывало: «Пожалейте меня».
Мария хмурилась и молчала. Однажды спросила: «Вы любите цветы?» — «Цветы? — удивился он и скорбно вздохнул: — Мне не до цветов».
Женщины часто переходили от разговоров о болезнях к другим темам, чаще всего — семейным. Иногда достаточно было десяти минут, чтоб узнать историю целой жизни. Истории были разные — иногда драматические, иногда смешные. Невольно каждую историю Мария примеряла к себе, и всегда выходило, что она была права.
Незаметно проходил час за часом. И чем ближе было к пяти, тем сильнее ее охватывало беспокойство. В пять позвонит по телефону Савва. В канцелярии ему скажут: «Марии Алексеевны нет, ушла по вызовам». Ему отвечают всегда одно и то же. Так велела Мария. «Извините, пожалуйста», — тихо промолвит Савва и положит трубку. Регистраторша говорит, что у него приятный голос. Похоже, что Савва приобрел еще одну сторонницу. И почему это в чужом семейном конфликте женщины всегда склонны оправдывать мужчин и становятся на их сторону?
Но сегодня регистраторша сказала Савве правду. Мария держит в руке четыре бумажки, четыре вызова. Она быстро просматривает их. Три вызова повторных, четвертый — впервые после большого перерыва. Кордиамин, платифилин. Все понятно: у Якова Платоновича Зубенко обострение стенокардии. Не бережется человек.
С тремя повторными вызовами Мария справляется за полчаса. Входит, приветливо здоровается, спрашивает больного о самочувствии, моет руки, стерилизует шприц. Все делается ловко, быстро. Снова улыбка, несколько теплых слов. Поправляйтесь. До свидания.
У Якова Платоновича она торопиться не станет.
Весь персонал поликлиники— от уборщицы до главного врача — относится к Зубенко с глубокой симпатией. Все в этом человеке необычно. Седая голова и молодое лицо с сияющими глазами. Зубенко преподает химию и до самозабвения влюблен в поэзию. Человек он простой, компанейский, любит детей, а живет отшельником. Охотится за интересными книгами, не может успокоиться, пока книга не окажется у него на полке, но, услышав о ком-то, кто жаждет иметь эту книгу, с милой улыбкой дарит ее, радуясь, как ребенок.
Ежегодно девятого или десятого марта он приходил в поликлинику и вручал всем женщинам подарки — забавных куколок, зверушек, чудные кувшинчики. Но почему же девятого или десятого? А потому, что Яков Платонович всегда обо всем забывал, в том числе и о женском празднике. Однако восьмого марта газеты, радио, друзья напоминали ему о нем, и он устремлялся в магазины…
— Это вы, Мария Алексеевна, — воскликнул Яков Платонович, отворяя дверь. — Входите, входите…
Его худое пожелтевшее лицо засветилось радостью, и ему было неловко, что он не может сдержать столь откровенного проявления этого чувства. Приглаживая поредевшие волосы, он точно оправдывался:
— Я вас так давно не видел… А Лидия Ивановна не позволила мне выходить, даже велела лежать. Вот и причиняю вам беспокойство. Ну, колите, режьте или что там еще приказано делать. Мне своей шкуры не жалко.
— Нет, шкуру все-таки надо беречь, — улыбнулась Мария. — Чтоб все прочее держалось.
— А оно и в целой шкуре иногда не хочет держаться, это прочее.
После процедуры Яков Платонович, смущенно улыбаясь, сказал:
— Вы не торопитесь? Посидите немного. Раз уж меня признали больным, так будьте добры, уделите мне толику неофициальной чуткости. Сколько там положено по норме? А впрочем, неофициальная чуткость, кажется, не нормирована?.. Садитесь, возьмите, пожалуйста. — Он подвинул к ней тарелочку с конфетами и печеньем.
Мария взяла конфету.
— Ой, я забыл про чай. У меня ведь там чайник кипит, — спохватился Зубенко.
— Не надо, не беспокойтесь.
— Нет, нет, как же без чая!
— Тогда я сама налью.
Мария пошла на кухню и принесла два стакана чаю. А Яков Платонович, размахивая длинными руками, искал ложечки, сахар. Трогательная и грустная беспомощность сквозила в каждом его движении.
— Одинокий мужчина — это смешно, правда? — спросил Яков Платонович, приглаживая редкие волосы на темени. — А еще смешней покинутый мужчина, так?
Неожиданный вопрос застал Марию врасплох. Она слышала, что несколько лет назад жена Якова Платоновича развелась с ним, вышла вторично замуж и уехала с новым мужем куда-то далеко.
— Смешно?
— Что вы, Яков Платонович, — с запозданием отозвалась Мария.
— Нет, это и в самом деле смешно. Будем откровенны. Один мой приятель говорил: «Я тоже, как и ты, имел несчастье влюбиться с первого взгляда. Но я успел бросить и второй взгляд — и поэтому не женился. А ты, братец мой, не успел…» Может быть, так оно и есть. Многие не успевают бросить второй взгляд. А впрочем, — продолжал Яков Платонович, — я профан в этих делах. Не мне судить. Опыта у меня на пятак. А Платоновой мудрости, хоть и зовусь я Платоновичем, не унаследовал. Но, может быть, она и не нужна? Может быть, в любви не надо мудрствовать?