— Возможно, что и так. Кто меньше мудрствует, тот легче живет.
— А разве вы хотите легче жить? — Под проницательным взглядом Якова Платоновича Мария опустила глаза. — Нет, вы не из тех, кто хочет жить легко. Я давно присматриваюсь к вам.
Он помолчал, улыбнулся:
— Вам не надоела моя стариковская болтовня?
— Яков Платонович!
— А что? Разве я в ваших глазах не столетний старец? Вам не больше тридцати, мне сорок пять… Огромная дистанция! Видите, белеют виски, светится проклятая лысина. Есть люди, которые боятся старости, нищеты, болезней. Я ничего не боюсь, ни о чем не жалею. Но лысина…
Он был сегодня на редкость разговорчив. Мария понимала: сколько дней живой души не видел этот добрый, милый чудак.
— Пейте чай и слушайте. Я расскажу вам одну сентиментальную историю. Конечно, при других обстоятельствах я бы никогда не отважился говорить об этом, но теперь все изменилось. Ваши коллеги сказали мне, что вы вышли замуж. Я очень рад за вас. Знаю, вы из тех людей, для которых возможен только один выбор: или большое чувство, или ничего. Итак, прежде всего примите мои поздравления.
Мария подняла руку, словно защищаясь.
— Молчите, не говорите ничего, — остановил ее Яков Платонович. — Прошу выслушать эту почти смешную историю… Так вот, я знаю одного подслеповатого субъекта, который год за годом смотрел на вас и вздыхал. Вздыхал, конечно, так, чтоб никто не слышал. Угадайте, кто? Никогда не угадаете, потому что это — я! Ну почему же вы не смеетесь? Сентиментальный химик, что может быть смешнее? Когда я вас впервые увидел… В книгах часто пишут: «Увидев ее, он замер, затрепетал…» И всякое такое в том же духе. Может быть, это с кем-нибудь и бывает. А мне стало грустно. Грустно, что я не могу каждый день смотреть на вас, говорить с вами. Я все думал: вот рядом живет человек, который…
— Яков Платонович…
— Терпите, терпите! Должен договорить до конца. А что, собственно, еще говорить? Я испытываю глубокую радость уже оттого, что вы существуете, что я иногда слышу ваш голос. Хочу пожелать вам, Мария Алексеевна, большого счастья. Вот и вся история!
Мария растерянно глядела на него.
— Спасибо, — прошептала она и, краснея, отвела взгляд. — Я засиделась у вас. Мне пора…
Яков Платонович смутился:
— Извините, Мария Алексеевна, может, я что-нибудь не так сказал. Вы не сердитесь?
— За что мне сердиться?.. Вы хороший человек, Яков Платонович. Вы очень хороший человек. Мне так хочется, чтоб вы были счастливы.
Они крепко пожали друг другу руки.
Да, лучше всего было на работе. Хотя не всегда удавалось забыть обо всем.
Но рабочий день не длится вечно. Наступало пять часов, надо было идти домой.
«Дома уютно и тихо, есть книги, есть музыка. Чего тебе еще надо? Одиночества может бояться только пустой человек. Мне есть о чем подумать, а на это нужны время и покой. Из-за суеты, из-за нескончаемых разговоров люди мало думают. Возможно, это помогает им бежать от нелегких мыслей? Я не хочу от них бежать. Не хочу…»
«Вместо того чтоб столько раздумывать о жизни, — живи, живи полной жизнью — так будет умнее».
«А что такое «полная жизнь»?»
«Послушай, Мария, ты мне надоела!» — сердито одернула она себя.
Дома уютно и тихо. Но вечером может прийти Савва, — что тогда? Да ничего! На его стук выглянет тетя Клава и там, в коридоре, что-то пробормочет. Мария и уши заткнет, чтоб ничего не слышать.
А потом тетя Клава зайдет к ней и начнет сердито выговаривать. Мария уже не в силах слушать эти насмешливые и сочувственные поучения. Видно, так уж спокон веку ведется, что другой лучше тебя знает, как тебе жить. И если б он был на твоем месте… Только почему это человек, который отлично рассуждает, когда дело касается чужой жизни, и легко устраивает чужое счастье, почему на своем месте он часто спотыкается? Спросить бы у тети Клавы…
Собственно, зачем спешить домой? Можно допоздна не возвращаться. Пойти, например, в кино. А правда! Если интересная картина, даже лучше, когда рядом никого нет. Сидишь в темном углу, и кажется, что только тебе одной люди на экране рассказывают о своих радостях и горе. И снова ставишь себя на место героя каждой житейской истории. Любовь, разочарование, встречи, разлуки… Хватит! В конце концов, не очень-то умно всегда сравнивать и примерять к себе. Чужое счастье — не платье, на себя не прикинешь.
После этого и в кино расхотелось идти. Тем более что завтра она собирается в театр. Принесли билеты в поликлинику. Мария тоже взяла. Шестой ряд, двенадцатое место. Говорят, хорошая пьеса. А сегодня? Сегодня лучше походить, подышать днепровским воздухом.
Она шла легким шагом. Как хорошо, когда не надо торопиться, как хорошо, когда руку не оттягивает тяжелая сумка.
Иногда Мария замечала, что мужчины заглядываются на нее. Раньше это приводило ее в смущение или даже раздражало. А теперь ей было все равно. Пускай смотрят. Никто не влюбится с первого взгляда. А если даже влюбится, то, наверное, успеет бросить и второй, а тогда сбежит…
Крутая улочка привела Марию к безлюдному в эту пору осеннему парку. С горы был виден обмелевший, тихий Днепр. Он застыл неподвижно в предчувствии холодных ветров, которые скуют его льдом, заметут снегами.
Тут было красиво, легко дышалось, взгляд упивался простором и небом. «Как хорошо пахнет небо!» Кто это сказал? Разве небо пахнет? Должно быть, из какого-то стихотворения; у поэтов свое восприятие мира. Но при чем тут стихи? Это же Петрик сказал. Еще так потешно сморщил носик, глубоко вдыхая воздух: «Мама, как хорошо пахнет небо!»
Несколько минут Мария стояла неподвижно, стискивая руками проволочную ограду, потом резко оттолкнулась и пошла. Взглянув на часы, она ускорила шаг. Надо было спешить, времени оставалось мало. Она подойдет на минутку к скверику, только посмотрит… И тут снова два голоса заспорили в душе Марии: «Что ты выдумываешь? Куда тебя несет?» Другой голос сразу же возразил: «Ничего я не выдумываю, он ночью звал меня, и я только взгляну на него». — «Но он тебя увидит, что будет тогда?» — «Нет, он не увидит, я стану поодаль, в скверике». — «Ну, ладно, посмотришь, а дальше что?» — «А ничего! Посмотрю — и все». «Но зачем? Для чего это тебе?» — «Я не знаю… И, пожалуйста, не спрашивай, не мучай меня».
И она пошла. Стала в скверике за деревьями, чтоб ее никто не заметил. Видела, как из детского сада вышли дети с двумя воспитательницами. Они напоминали цыплят, что разбредаются во все стороны, а услышав знакомый зов, снова сбегаются.
Потом стали появляться матери и бабушки, уводить ребят. Петрик то и дело подходил к молоденькой воспитательнице, Майе Мефодиевне, имя которой он смешно сократил — Ма-Фодевна. Он поднимал голову и что-то спрашивал. Потом убегал, играл с детьми и снова подходил к Ма-Фодевне, все показывая рукой в сторону своего дома.
Чуть ли не последней пришла Саввина соседка, пенсионерка, но Петрик не сразу пошел к ней. Он о чем-то спрашивал, поворачивал голову то к соседке, то к воспитательнице. Наконец соседка взяла его за руку и увела. Они прошли совсем близко от Марии. «Не могла шарфик как следует повязать, — с досадой подумала она. — Так и простудить недолго».
Она подождала еще немного. Возле детского сада уже никого не осталось. «Ну вот и посмотрела. А теперь пойду в парк. Или домой. Куда захочу, туда и пойду». Но ей не хотелось сейчас ни в парк, ни домой.
Постояв еще минуту, Мария пошла из сквера и у самого выхода столкнулась лицом к лицу с круглолицей веснушчатой Ма-Фодевной.
— Вы приехали! — пропела она, просияв красным солнышком. — Ой, как хорошо, что вы уже приехали. Ваш Петрик житья мне не дает: «Когда приедет мама?» Вот уж мамин сыночек! У меня парень, тоже четыре ему, от отца ни на шаг. Мне иногда даже досадно становится. А этот на все сто — ваш. — Она заливисто смеялась; веснушки плясали у нее на щеках, на носу. — Я вам завидую, ей-богу! Утром приведут — спрашивает: «А сегодня мама приедет? А она меня возьмет?» Вот и сейчас не хотел идти с вашей соседкой. Подавай ему маму! А мой разбойник все к отцу липнет. Смешные они, правда?