— Здесь останавливается десятка? — строго спросила девушка.
— Здесь, — ответил Дмитро и снисходительно улыбнулся; в те дни женщин в десятом номере трамвая не видно было. — А вам куда?
— На фронт.
Теперь на нее уставились все пятеро. Дмитро подкинул плечом автомат и ласково сказал:
— Вы перепутали, девушка, вам двойка нужна.
— Почему двойка? — От простодушного удивления лицо ее стало совсем детским.
— А потому… Вам же на пляж?
Грохнул хохот. Девушка побледнела, хлестнула Дмитра свирепым взглядом и отвернулась.
В вагоне она прошла вперед и стала у открытой двери. А мужчины уселись, продолжая перекидываться веселыми шутками.
— До чего удобно, а?
— Трамвайчиком — и прямо на фронт.
— А вечером обратно к маме.
Но Дмитро вдруг нахмурился:
— Ну, хватит.
На конечной остановке девушка сошла первой. Следом за ней — Дмитро.
— Вам куда? — виновато спросил он. — Может быть, я…
— Не беспокойтесь, — перебила она. — Здесь я сама найду.
Не обида звучала в ее голосе, а спокойное превосходство взрослого, который только из деликатности не говорит: «Иди, мальчик, своей дорогой, не путайся тут».
Дмитро густо покраснел.
Она шла шагов на десять впереди них до самого Голосеевского леса, где, собственно, и проходила тогда линия фронта. Уверенно повернула на ту же тропку, которой должны были идти и они. Еще несколько минут перед глазами Дмитра мелькала красная косынка, затем гибкая девичья фигурка скрылась в одной из траншей, змеившихся между деревьев.
Дмитро споткнулся об узловатый корень, прикусил губу и неслышно выругался.
Его нагнал Василь.
— Куда она девалась? — спросил он каким-то странным голосом.
Дмитро посмотрел на него. Вид у Василя был такой же невозмутимо-спокойный, как всегда.
Но Дмитро рассмеялся:
— Снаряд пробил храброе сердце сапера и полетел дальше.
— Дурак! — буркнул Василь.
Голосеевский лес — любимое место прогулок и отдыха киевлян — представлял собой военный лагерь, несхожий, однако, с теми лагерями, что описывали когда-то в книгах. Здесь все зарылось в землю, укрылось землей и поваленными стволами. Здесь все замерло, затаилось, готовое обрушить лавину огня и горячего металла на лес, на соседние холмы, на голову врага.
Дмитро и Василь были командирами саперных взводов Четвертого полка народного ополчения. Непохожие друг на друга ни внешностью, ни характером, они связаны были суровой солдатской дружбой, хотя слово это ни разу не было произнесено. В подвижном, худощавом Дмитре жизнь бурлила юношескими порывами, дни сгорали в поисках чего-то неведомого, высокого, а то вдруг вспыхивали беззаботной шуткой. Угловатый, широкоплечий, скуластый Василь, казалось, был высечен из камня.
Каждую ночь саперы выбирались из окопов и ставили мины там, где могли прорваться вражеские танки, там, где ожидали гитлеровских атак. Казалось, нет уже в лесу ни пяди земли, которая не таила бы в себе смертоносной начинки. А саперы все ползали и ползали, закладывали минные поля, рыли подкопы, чуткими пальцами на ощупь снимали немецкие мины и переставляли их на другое место, чтобы подрывать врага его же оружием.
Назавтра Василь сказал Дмитру:
— Я ее видел.
— Кого?
— Нину… Ту, вчерашнюю. — Василь смотрел куда-то в сторону. — Но это, кажется, не настоящее имя. Понимаешь… У них клички.
— У кого это — у них? — изумленно посмотрел на него Дмитро.
— У разведчиков, — пояснил Василь и с таинственным видом добавил: — Она ходила туда, понимаешь? — Он пальцем пересек невидимую линию фронта и тем же пальцем ткнул друга в нос. — Эх ты!.. «Пляж».
— Откуда ты все знаешь? — недоверчиво спросил Дмитро, в голосе его звучала неприкрытая зависть и досада. Он еще вчера понял, что попал впросак, и грыз себя за неуместную и плоскую остроту.
— Между прочим, она спрашивала о тебе, — небрежно заметил Василь и с щедростью богача, вдруг бросившего нищему золотой, сказал — Хочешь, я тебя с ней познакомлю?
Дмитро промолчал. Наклонившись, он чистил автомат, и казалось, все его внимание было приковано к маленькому пятнышку на затворе. Но и пятнышка этого он не видел, потому что на него смотрели большие карие глаза, окруженные темными тенями, — это был несмываемый след пережитых тревог и бессонных ночей.
Через два дня Василь их познакомил. Сконфуженный Дмитро с каким-то ему самому непонятным страхом взглянул на нее. Она была в военной форме, в пилотке — девичья хрупкость и непоказное солдатское мужество слились в ней естественно, нераздельно. Она заговорила с Дмитром сердечно и просто, как будто они давно знали друг друга. Теплое, благодарное чувство шевельнулось в груди Дмитра, но он хмурился и, украдкой поглядывая на девушку, гадал: «Забыла? Или простила, как прощают глупого мальчишку?» Чувствовал, что краснеет, не знал, куда девать руки, зачем-то теребившие ремень портупеи, и был глубоко убежден, что Нина в душе смеется над ним, а говорит только для Василя, умного и сдержанного.
Потом они случайно встретились у высокого осокоря, в ствол которого вонзился зазубренный осколок бомбы. Посмотрели друг на друга смущенные, растерянные; оба об этой встрече с глазу на глаз думали и в глубине души даже страшились ее.
Каждый старался скрыть свое смущение и внутреннюю скованность, но все же разговор был какой-то нескладный, отрывистый. Девушка хмурилась и внимательно смотрела на Дмитра. Он терялся под этим взглядом, и это сердило его. Разговаривая, он несколько раз пытался вырвать стальной обломок, глубоко впившийся в дерево. Это ему не удавалось, и он краснел от напряжения, а может быть, и от своей растерянности.
Когда она попрощалась, он почувствовал облегчение, но уже через минуту жалел, что встреча была такой мимолетной. Еще более тревожным и неотступным стало желание видеть ее.
Через день они снова встретились у осокоря. Уже не случайно.
Это была одна из последних августовских ночей. Падали звезды, как всегда об эту пору. А навстречу им в небо упорно взлетали красные точки трассирующих пуль и тоже гасли, так и не догнав самолета. Время от времени над лесом повисали осветительные ракеты, разливая вокруг желтовато-мертвенный свет. Они медленно спускались на невидимых парашютах, в лесу становилось еще темнее, а в ночном небе ярче сияли настоящие, вечные, неугасимые звезды.
Нина и Дмитро сидели под деревом, и слушали тишину, и думали о тех, кто уже никогда не увидит этого звездного неба.
После дневного боя лес замер. Тьма сгустилась так, что ее, казалось, можно пощупать рукой. Тяжелая тишина придавила все живое. Вокруг расстилалась пустыня. Не верилось, что здесь, в гуще мрака и безмолвия, притаились тысячи жизней и в то же время тысячи смертей.
А за лесом, на зеленых холмах раскинулся Киев, затих, как бы в предчувствии неотвратимой угрозы полного окружения. Думать об этом было тяжко.
— Неужто мы тут погибнем? — как о чем-то совсем обыденном задумчиво спросила Нина.
Дмитро наклонился, чтобы увидеть ее глаза. Было темно. Он склонился еще ниже, обхватил ее плечи рукой и поцеловал. Девушка задрожала и спрятала лицо у него на груди.
— Дмитрик, — прошептала она. — Хороший мой.
Полон неведомой ранее гордости, он целовал ее глаза, щеки, губы, и в ушах у него звенело: «мой».
— Откуда ты взялся? Откуда ты взялся? — завороженно шептала она.
Они сидели под могучим, в три обхвата, осокорем, крона его закрывала небо пышным бархатным шатром. О чем-то шептал ветер в ветвях. И не видно было острого зазубренного осколка, злобно впившегося в ствол.
— Василь там? — спросила Нина.
— Там, — ответил Дмитро и взглянул на светлячок циферблата. — В два выступает мой взвод.
Девушка положила ему руку на плечо.
— Это очень опасно, Дмитро?
— Нет, — в голосе его звучала усмешка. — Сапер ошибается только один раз.
— Брось…