Наталка не поднимала головы. Марат с досадой махнул рукой и вернулся к ребятам.
— Ну, как вы тут?
Толя стал что-то рассказывать. Но Марат слушал пятое через десятое. Ему не сиделось. Редактор читает! Вот-вот откроется дверь, его позовут в кабинет, и Крушина скажет…
Дверь отворилась, и в комнату вошел Крушина. Он пожал каждому руку, улыбаясь и пощипывая бородку.
— Дела идут, контора пишет… Ну, Марат, поздравляю. За инициативу и, так сказать, за храбрость. — Редактор впился блестящими глазами в лицо Марата. — Придумал, сорвался, полетел. И не просто спецкор — в одной руке карандаш, в другой — блокнотик. Сам кирпичи таскал. Землю ковырял… И написано, гм, ничего себе. Немножко крикливо, но это уж от бога. Как сказал поэт: «Молодая кровь бушует в наших жилах…» Пускай бушует. Это хорошо. А вот деловитости мало, опять напоминаю. «Комсомолия… Десять тысяч… Штурм, удар…» А что сделали? А сколько? А какая от этого стройке польза? Не грех было бы и на рубли пересчитать. Вы видите? — Он ткнул пальцем в Марата. — Скривился, как середа на пятницу. Энтузиазм! Трах-тарарах! А скучный редактор хочет на рубли пересчитать. Ha-до! Иначе потонем в пустопорожней болтовне. Ну, а детские сопли я просто вычеркнул. Что значит: «Прошлое — долой!..»?
Глаза его смеялись. Голос звучал сердито.
— Крикливая, ультрареволюционная фраза. Не только пустая, но и вредная. Вчерашний день? Ты, очевидно, имеешь в виду дооктябрьский период. А разве там все следует перечеркнуть? С нами останутся броненосец «Потемкин», и Красная Пресня, и восстание киевских саперов… А сокровища культуры, а вся история нашего народа? В ней было много черного, но немало и такого, за что мы должны народу в ножки поклониться. Какие же мы будем коммунары, если все выкинем прочь и на голом месте начнем столбики забивать?
— Это Марат с пылу так написал, — сказал Дробот.
Марат метнул на него злой взгляд.
— Я ненавижу прошлое. В «Интернационале» поется: разрушим старый мир… До основанья. История началась с выстрела «Авроры», а все, что было до того, мы…
— Что «мы»? Что «мы»? — засмеялся Крушина, качая головой. — Неграмотные мы — вот где наша беда. — Он глянул на часы. — Мы еще продолжим этот разговор в другой раз. Непременно продолжим… А очерк отдай Плахотте. Я ему сказал — на первую полосу. Боевой материал!
Как только за редактором закрылась дверь, Толя подскочил к Марату и тряхнул его за плечи.
— Слышишь? Боевой материал…
— На первую полосу, — подхватил Игорь.
Марат молчал.
Не замечание редактора, а его очень уж скупая похвала, да еще с примесью иронии, так больно задела Марата. Какие тут могут быть смешки? Он заслужил большего.
Но постепенно морщины на его лбу разгладились. Как-никак — на первую полосу! Никому не удастся умалить важность его почина.
Когда, уходя из редакции, Марат перехватил внимательный взгляд Наталки, в груди у него приятно защекотало и все попреки редактора выскочили из головы.
…Через день или два Плахоття, появившись в дверях, скомандовал:
— Все к редактору! Шагом марш.
В кабинете у Крушины сидел старичок в пенсне. Полотняная рубашка чуть не до колен подпоясана кожаным ремешком.
Когда они вошли, старичок встал. Он был высокий, узкий в плечах. Над длинным лицом торчал седой хохолок.
— Это и есть ваши орлята? — наклонив голову, он внимательно оглядел каждого.
— Это и есть наши орлята, — с веселой гордостью сказал Крушина. — Знакомьтесь, Петро Трофимович… Орлята, только еще не летают. Подпрыгивают. Хоть им и кажется, что они уже над облаками. Перышек, перышек маловато…
— Отрастут! — усмехнулся старичок.
— Само собой. А пока что надо поднимать на своих… Так вот, товарищи, — уже деловым тоном продолжал Крушина, — дело обстоит так: после работы — в музей! По крайней мере два раза в неделю. Петро Трофимович любезно согласился прочитать несколько лекций. По истории, краеведению… А кроме того, самим читать, читать! Начнем с этого. Потом уже здесь, в редакции, попробуем основы политэкономии грызть. Как вы на это смотрите?
— Замечательно! — обрадовался Толя.
— Вот и отлично, — сказал Крушина. — А дальше посмотрим, что за штука история и как нам с ней быть. — Он бросил на Марата лукавый взгляд и засмеялся.
— Это еще что за музейное чучело? — спросил Марат, когда они вернулись к себе.
— Как тебе не стыдно! — обрушился на него Игорь.
Марат удивился. Игорь вспыхнул:
— Это Заболотный. Старый большевик. Политкаторжанин.
— Заболотный? Тот, что писал о Ленине и…
— Вот именно.
— При чем же тут музей?
— А при том, что он и директор музея, и лектор, и член партийной контрольной комиссии. Надо знать…
Музей! Проклятое слово. Оно снова напоминало Веру. Стоит и смотрит на него непримиримым взглядом. К черту!
— Кстати, — как бы между прочим заметил Дробот, — Заболотный недавно выступал в комсомольском клубе. Но кое-кто в это время в березовой роще прогуливался.
Марат, не поворачивая головы, рылся в ящике стола.
— Ты больше ее не видел? — живо поинтересовался Толя.
— Заткнись! — крикнул Марат.
Игорь удивленно пожал плечами и снова погрузился в работу. Толя подошел к столу Игоря и спросил:
— Кажется, есть специальная лечебница для нервнобольных?
— Что? — Игорь медленно вернулся к действительности. — Конечно, есть.
Толя засмеялся:
— Это хорошо! А то наш друг немножко свихнулся,
Игорь принес с собой пачку книг. Разглядывал и смаковал каждую.
— Три четверти того, что ты глотаешь, это буза… Барахло! — заявил Марат и сделал такое движение, будто хотел сбросить книжки с Игорева стола.
— Что значит — «барахло»? — обиделся Игорь. — Прочитай сначала.
— Делать мне нечего…
— Ладно, — сказал Игорь. — Допустим, что эти книжки я выбрал неудачно. Идем со мной в библиотеку. Там глянешь на полки — глаза разбегаются.
— У тебя уже разбежались, — сказал Марат, показывая на очки.
Укоризненный, беззащитный взгляд Игоря на миг смутил Марата. Но Игорь к тому же еще и покраснел, и это показалось Марату совсем смешным.
Толя встал, сделал два шага, сжал железными пальцами плечо Марата и сказал:
— Это свинство! Понятно?..
И снова сел на свое место.
— Пошутить нельзя, — буркнул Марат. Чувство собственной вины только озлобило его. Он с холодной язвительностью стал допытываться: — Скажи, к чему ты глотаешь эти сотни книг? Хочешь быть умнее всех? Хочешь выделиться среди простой массы? А тебе не выделяться, а равняться на массу надо — вот как!
— Я тоже глотаю книжки, — сказал Дробот.
— Ты — другое дело. Ты варился в рабочем котле.
— Не только в рабочем, а и в асфальтовом, — усмехнулся Толя. — Набьется, бывало, нас, беспризорной шпаны, полный котел. А он еще теплый от асфальта… Вывозимся! Сущие чертенята… Ну и что? Считаешь это великой моей заслугой?
Игорь молчал, потеряв всякий интерес к перепалке. И в самом деле? Зачем ему эта проклятая, ненасытная жажда знаний? Бросить бы все и повариться в рабочем котле, а то всю жизнь будешь «прочим».
— А потом, — продолжал Дробот, — что значит: «равняться на массу»? Масса состоит из людей передовых и отсталых, умных и не слишком… На кого же равняться?
— Ты мне зубы не заговаривай, — увильнул Марат. — Мы говорим о книжках. Я по обложкам вижу, что это дореволюционное барахло. Читать надо пролетарских писателей. Ну, может быть, еще кой-кого из левых попутчиков. И политическую литературу. Вот! — Он выхватил из ящика книжку.
— Покажи. — Дробот протянул руку. — «Политграмота в вопросах и ответах». Гм… Для малограмотных, что ли?
— Хлопцы, а работа! — жалобно напомнил Игорь.
— Ох, разговоры, разговоры… — вздохнул Дробот.
Марат склонился над столом.
Перед ним лежала куча корреспонденций, из которых он должен был составить подборку «Письма наших читателей». Скучная работа! Как она несовместима с тревожным чувством, которое держит его в непрерывном напряжении. Вихрем налетали расплывчатые мысли. Когда ж они развеивались, он словно падал с высоты. И оказывался за этим столом, где выводил строчки, которые тоже куда-то падали. Вся страничка клонилась набок. Это его раздражало. Он рвал листок на мелкие кусочки и начинал заново.