Глаза у Максима заблестели, он еще больше развеселился.
— Ишь какой! А сам говоришь — не из тюряги.
Полицай сердито посмотрел на него:
— Не твое дело, из тюряги я или нет.
Максим охотно согласился:
— Правильно! Я всегда себе говорю: не лезь в чужие дела. — Он незаметно подмигнул Ярошу, потом спросил: — А ты, случаем, не из немцев? Сильно белявый что-то…
Полицай смерил его недобрым взглядом:
— Язык у тебя длинный. Смотри, чтоб не укоротили.
Максим засмеялся:
— Люблю, когда правду режут. Ей-богу, ты мне нравишься. Пристаю к компании. Берешь?
Полицай молча поднялся. Потом, не глядя на Максима, сказал:
— В управе платят больше. Как раз такой шкуры им там не хватает…
Когда полицай скрылся из глаз, Максим толкнул Яро- ша локтем:
— У этого хлопца какой-то камень на душе. Он мне и в самом деле понравился. Шкурой назвал, а?..
— Зачем ты мелешь черт знает что? — оборвал его Ярош. — Про тюрьму… А если б он спросил документы?
— Есть у меня такой документ, — спокойно ответил Максим. — С подписью и печатью. Купил за три литра… Фамилию, правда, пришлось немного подправить. Понял? Так что могу хоть сейчас идти в полицию. А что ты думаешь? — вдруг рассердился он. — И в полиции нужны наши люди.
— Ну знаешь… Полицаем стать? — Ярошу это и на ум не могло прийти.
— Куда партия прикажет, туда и пойду, — жестко сказал Максим. — А тебе, Сашко, может быть, следует подумать о типографии. Кстати, я и тебе документик подходящий достану.
Ярош покачал головой:
— Бойчук и вся эта компания предателей не поверит, что я просто так пришел. Они слишком хорошо меня знают.
— Жаль… Я, если хочешь, этот документик приобрел именно с такой целью: пробраться в их логово. Вот Надя уйдет, развяжет мне руки…
— А куда она собирается идти?
Ему показалось, что Максим смутился, словно сболтнул лишнее.
— Куда? В Полтаву пойдет, к родным. И ей будет лучше, и мне свободнее.
Ярош вдруг подумал, что Максим что-то таит от него, недоговаривает. «Он так и не сказал мне, почему оказался в Киеве. И эта справка из тюрьмы. И Надежда… Никакая она ему не сестра и не кума. Я догадывался об этом и раньше».
Обида плетью стегнула Яроша по старой, незажившей ране, — ему не доверяют.
Но Ярош постарался заглушить боль. Он знал Максима. Если тот чего-то не говорит, значит, не имеет права. От этой мысли сердце у него забилось радостно и взволнованно. Значит, Максим что-то знает!
— Тебе кто-нибудь посоветовал купить эту справку? — Ярош понимал, что расспрашивать ни о чем не следует. И все-таки не в силах был удержаться.
— Посоветовал один дядя, из бывалых.
— А он?.. Он с кем-нибудь связан?
— Вот об этом он как раз и не болтает каждому встречному. — Максим нахмурился. — Сам понимаешь: нет такой таблички: «Подполье, прием с девяти до двух…» Познакомили меня с одним дядей, а что с того? Он, наверно, хочет проверить, кто я такой. Да и я должен знать, кто он. Может быть, как мы с тобой, ищет, приглядывается, а может, и в самом деле подпольщик? А что, если подлец? Мало ли их шатается… Или ты думаешь, что все это очень легко и просто?
Ярош поднял на него тяжелый взгляд:
— Нет, этого я не думаю.
Оба замолчали.
Ярош посмотрел на бульвар; молодые тополя бежали в гору, их подгонял ветер. Уже дохнуло осенью, однако листва на тополях была ярко-зеленая, не желтела, не сохла, не облетала. Ярош вспомнил, как в прошлом году такими же зелеными тополя вошли в зиму. Давно облетел кленовый лист, покрыв багрянцем садовые дорожки. Оголились каштаны и подняли вверх черные ветви: «Сдаемся!» А тополя стояли под холодным колючим ветром и не отдавали ни крохи своей зеленой красы. Выпал снег, но и под снегом зеленели тополиные листья. А потом ударил мороз, и они стали падать, падать… По дороге в типографию Ярош поднял с земли листочек, подышал на него — листочек был живой.
Высокая темноволосая девушка, проходившая по бульвару, бросила на Максима быстрый взгляд.
— Подстриги свой дьявольский чуб, — сказал Ярош. — Смущаешь девичий покой.
Максим поднял голову:
— В чем дело? — Вдруг лицо его осветилось. — Ольга!
Девушка торопливо подошла и поздоровалась с Максимом.
— Знакомься, Оля, — сказал Максим.
Ярош неуклюже поднялся. Девушка посмотрела на него с любопытством, доверчиво и просто. У Яроша защемило сердце, он невольно еще раз крепко сжал тонкие пальцы и тяжело опустился на скамейку.
— Сторговала что-нибудь путное? — спросил Максим.
— Разжилась. — Ольга развернула газету и показала несколько картофелин. — Я видела, что торговка подсунула мне одну гнилую, а сказать постеснялась…
— Постеснялась! — засмеялся Максим. — Торговка сразу увидела, что ты — гнилая интеллигенция. За это тебе и картошка гнилая. Эх, ты!.. Разве ж так на базаре можно? Надо было поднять шум.
— Подожди, научусь.
— И это все твои достижения?
— Нет, не все. — Ольга вынула из кармашка маленький блестящий медный крестик.
— А это зачем?
— Может, пригодится. — Девушка сощурилась, ее тонкие брови чуть дрогнули, и лоб прорезала глубокая морщинка. — Вдруг меня в церковный хор возьмут.
— Правильно! — сказал Максим. — Ты умненькая девочка, Оля. А мы только что с полицаем беседовали. Важнецкий паек дают. Может, и мне записаться? Как ты думаешь? Паек и шнапс…
— А что тут думать! Записывайся. Только вперед скажи мне адрес твоей мамы.
— Зачем тебе?
— Когда-нибудь упаду перед ней на колени и буду молить, чтоб простила.
— А что ты ей такого сделала?
— Сделаю. Я ведь тебя убью. Не долго походишь в полицаях.
Ольга улыбалась.
— Убьешь? Да у тебя и оружия-то нет.
— Найду.
— Как это найдешь?
— Задушу. — Ольга уже не улыбалась. Глаза ее стали холодны и беспощадны.
— Ну тебя к лешему! — пожал плечами Максим, — Прямо мороз по коже…
Лицо Яроша потемнело, он напряженно вглядывался в Ольгу.
Все замолчали.
— Не горюй, Ольга. Я знаю свою маму. Она тебя простит.
— Ну что ж, Максим, — голос Ольги странно изменился, — я очень рада, что у тебя такая мама.
— Вот встретимся после войны, ты ее увидишь.
— Ладно. — Ольга опять улыбнулась, но это уже была горькая улыбка. — Довольно о мамах. Они далеко, и это невеселая тема.
Но Максим не мог долго молчать.
— Если уж ты купила крестик, так идем во Владимирский собор. Надо ж освятить.
— Идем.
— А ты, Саша? Пойдешь в святой храм?
Ярош отрицательно покачал головой:
— Хватит с меня и святого базара.
Только эти несколько слов он и произнес за все время.
Ольга повернула голову, глаза ее говорили: «Я понимаю».
Прощаясь, Ярош опять крепко пожал ей руку.
Ольга и Максим пошли вверх по бульвару. Тополя гнулись, простирали ветви вслед за ними и не могли догнать.
Один раз Ольга обернулась. «Они говорят обо мне», — подумал Ярош. Потом он уже ничего не видел. Ольга ничуть не была похожа на Женю и все же почему-то напомнила о ней.
Середа и Максим сидели у широкого незастланного стола, не раз, видимо, усердно скобленного большим кухонным ножом. Гаркуша свой стул отодвинул в сторону и оперся плечом о старый шкаф.
Максим уже дважды рассказывал Середе о своих встречах и беседах с Ярошем, о своих соображениях насчет него. Середа отвечал коротко: «Подумаю».
А сейчас Середа сам заговорил о Яроше. Максим понял, что Середа это сделал, чтобы Гаркуша тоже принял участие в разговоре и высказал свое мнение.
— Что новенького у твоего Яроша?
— Вот еще одна листовка, — Максим протянул Середе узкий листочек бумаги.
Середа взял листовку, прочитал, потом передал Гаркуше.
Максим бросил взгляд на красивое, сосредоточенное, полное мрачной решимости лицо Гаркуши. «О чем он думает?»
Максим не знал, что в эти минуты Гаркуша ни о чем не думал. Единственное желание владело им сейчас — во что бы то ни стало скрыть нервное напряжение, вызванное тем, что ему по требованию Середы пришлось выйти из дому.