Выровнявшись, Даша «прочертила» третий этаж.
Маша успела разглядеть голого парня-подростка, стоящего у зеркала, к ним спиной. Мужчину за компьютером: дядя даже не поднял головы от монитора. Пожилую семейную пару, взиравшую в голубоватый телевизионный экран. Женщину, стоящую на табуретке, с веревочной петлей на шее…
Больше ничего рассмотреть она не смогла, одурев от грохота.
Оглушенная пролетела сквозь окно, болезненно приземлилась на пол, и только там поняла: со свойственной Даше Чуб простотой, несостоявшаяся космонавтка протаранила стекло древком метлы, загремев (в прямом смысле этого слова!) прямо в дом потенциальной самоубийцы.
Впрочем, самоубийца больше не была потенциальной — она висела. Ее лицо со страшной гримасой корчилось в бурой петле. Чуб танцевала вокруг пытаясь обхватить висевшую за ноги. Конечности женщины конвульсивно болтались туда-сюда, не даваясь Даше в руки.
— Маш, помоги!!!
Ковалева с трудом собрала себя с пола.
Рука, повстречавшаяся с осколком стекла, кровоточила, бок — обиженно ныл.
Взгляд метнулся к отброшенной табуретке, а ум сообразил: при виде кошмарного зрелища — двух влетающих на метле нежданных гостей, — женщина вздрогнула, и постамент вывернулся у нее из-под ног.
Вскочив, подхватив табурет, Маша постаралась вернуть его на место. Чуб таки удалось обхватить ноги повесившейся, и вернуть ее ступни на сиденье. Но теперь обмякла верхняя часть — голова дамы безвольно висела в ожерелье веревке. Самоубийца была без сознания.
— Нож! — заголосила Чуб, кое-как удерживая горизонтально упрямую дамочку, пытающуюся задохнуться в петле — не так, так эдак!
Ковалева вобрала в себя комнату и обнаружила нужное — ножницы в стакане на письменном столе.
Поддерживаемое четырьмя руками, тело несчастной повалилось на грязный паркет.
— Интересно, чего она вешалась? — подумала вслух Даша Чуб.
Маша осмотрелась.
Комната казалась нежилой. Письменный стол выбежал на середину гостиной, всюду лежали тюки, чемоданы. На полу валялся белый журнал, оказавшийся при близком знакомстве литературным, с гордым именем «Ренессанс». В их небесном видении женщина держала его в руках.
Ковалева подобрала издание. Открыла его наугад.
Но журнал распахнулся сам — там, где был научен открываться. На 89 странице, запечатлевшей то самое высосанное жизнь лицо их спасенной…
— Анна Голенко, — прочитала студентка. — Ее зовут Анна Голенко. Тут напечатаны ее стихи. Она — поэтесса.
— А-а-а, — поскучнела Чуб, — тогда понятно чего она вешалась. Все поэты кончают с собой — это у них такая традиция. Вот только куда нам ее девать? Одну нельзя оставлять. В больницу?
— Ты что! — округлила глаза напарница. — Ведь дело ж не в самоубийце. Вряд ли Киевицы спасают самоубийц. Ее повешенье должно для нас что-то значить.
— Тогда к нам, на Яр Вал? Подождем, пока очухается.
— А если, когда она очухается, наши кошки что-нибудь скажут? Она ж опять в обморок упадет. И вообще…
С появлением Акнир, Башня на Яр Валу перестала быть безопасным местом.
— О’кей, — приняла нелегкое для нее решение Даша. — Везем ко мне.
— К тебе? Куда?
До недавнего времени певица и арт-директор проживала в гримерке клуба «О-ё-ёй!», будучи изгнанной из которой, перебралась в Башню… И ни разу еще не заикалась про наличие иного — постоянного места жительства.
— На Десятинную, — пояснила Чуб. — Живу я там. Правда, я с матерью жутко поцапалась. Но все равно ведь надо у нее про родственников-ведьм выяснять. К тому же она обожает возиться с самоубийцами.
— Обожает возиться?.. — поразилась Маша.
За время их знакомства «обожает возиться с самоубийцами» было первым информацией о Дашиной матери.
— Ага. — подтвердила Чуб. — Мама обожает поэтов, покончивших с собой. Она у меня знаешь кто? Маяковка!
— Кто-кто?
— Ну, знаешь, есть пушкинисты, есть булгаковеды — этих ты точно знаешь. А она — маяковка! Всю жизнь изучает жизнь и творчество Владимира Маяковского, на хрен никому не нужное. Я про то, как Влад Владович покончил с собой слушала в детстве вместо сказки. Представляешь, в какой ужасной атмосфере я вынуждена была расти?
— А ничего, что сейчас два часа ночи? — засомневалась Ковалева.
— Конечно, ни-че. Я ж говорю, она — маяковка! Богэма. Моя мать сроду не ложилась спать раньше трех.
*****
Дом на улице Десятинной Трехсвятительской покорил Ковалеву своей дореволюционной основательностью.
На добротных, одетых в рыжую кожу дверях висела медная табличка: