— В каком, ты сказала, году погибла та женщина?
— В этом.
Маша смотрела на вырезанные на камне нетленные буквы.
Анна Михайловна Строгова.
Ум. 31 декабря 1894 г. 33-хъ летъ.
Смотрела и чувствовала, все снова сошлось — вот доказательство — мраморное и неопровержимое.
— Господи…— Катерина опустилась на, прилегающую к семейной могиле, скамью, уронила руки на поминальный стол.
Но Катю впечатлило не доказательство.
— Тут похоронены мои родители.
Помимо, возглавляющих список усопших прапрабабки и прадеда на мраморе были и другие фамилии. И печальный перечень покоившихся под черным массивом оканчивался Михаилом и Ольгой Дображанскими.
— Ты что, не знала, где похоронены твои папа и мама? — поразилась Чуб.
— Я знала, на Байковом… Не думала, что они вместе, — сдавленно сказала Катя.
— Ты что, никогда не была на их могиле?! — взметнулась Землепотрясная.
— Я не могла.
— За столько лет! И кто ты после этого?
— Перестань! Не трогай ее! — выпрямилась Ковалева.
Едва железобетонная Катя давала слабинку, Даша немедленно била в открывшуюся ей «ахиллесову пяту» — точно и больно, и в этот момент Маша всегда чувствовала подлость такой ситуации.
Точно так же всегда поступала и Машина мама.
— Не трогай?! — взъерепенилась Чуб. — Ты считаешь, это нормально во-още? Она даже не знала, где ее папа и мама лежат! Это ж кем надо быть!
— Ей было больно знать это!
— Тогда это слабость!
— А Катя — не человек? Она не имеет право на слабости? Она осталась сиротой в тринадцать лет!
— Я не могла их простить, — ровно сказала Дображанская.
Она успела взять себя в руки.
Она смотрела на Машу — как только Катя давала слабину, Маша, так часто податливо-слабая, отчаянно бросалась ее защищать.
Со времен смерти Михаила и Ольги Дображанских, Катю не защищал никто — она сама отражала удары, и выла от бессилья, не сумев их отразить.
Потому Катя не любила людей. Не верила в людей.
Но Маше удалось породить эту веру. Слабую, точечную, ограниченную одной-единственной Машей.
И все же ее хватило, чтобы сказать то, что Катя не говорила. Никому.
Да и некому было ей говорить:
— Они поехали кататься на лодке. Они не думали обо мне. Не думали, как я буду без них. А ребенок — это ответственность. Не хочешь ответственности — не рожай! Родил — думай, прежде чем сеть в лодку! Подумай, а вдруг она перевернется, а ты не умеешь плавать. А они… А тетя Чарна сделала из меня какую-то Золушку. Так я думала. Вот.
— Но теперь ты так не думаешь, правда? — сердобольно засуетилась Маша над красивой брюнеткой. — Теперь ты знаешь, они не виноваты в том, что погибли. Они погибли бы так или иначе… Это ж сказано в заговоре черным по белому! Теперь ты видишь? — спросила она, указывая на монумент и чувствуя вновь, как сила Великого Знания заполняет ее, точно пустой сосуд. — Мы обязаны отменить Октябрьскую!
— Да? — Катя обескуражено посмотрела на памятник. Затем снова на Машу.
Такой надписи на памятнике прапрабабки Катя не видела
— Хочешь сказать, — праправнучка расстегнула сумку, достала бумагу, — слова про Отечество-Русь — про революцию?
Маша вынула лист из Катиных рук.
… Змея-Катерина и две сестры ее, соберите всех своих змеев и змей. Их тринадцать сестер, их тринадцать братей: залечные, подпечные, щелевые, дворовые, подгорожные, подорожные, лессовые, садовые, которую я не напомню, напомните себе сами, самая злая — игольница переярая. Соберите их и спросите, которая из них подшутила, свой яд упустила крещеному телу Отечества-Руси.
Я вас прошу, змея-Катерина и две сестры ее, выньте свой яд из крещеного тела Руси! Если же вы не поможете, свой яд не вынете, буду жаловаться ангелу-архангелу небесному, грозному, с точеным копьем, с каленым мечом. Он вас побьет, он вас пожжет, пепел ваш в океан-море снесет, повыведет все племя и род.
Вот вам один отговор. Сто их тринадцать отговоров вам.
— По-моему, — сказала Маша, — это однозначно! А дальше про ее Отмену: «змея-Катерина и две сестры ее, выньте свой яд из крещеного тела…» Я все поняла! Все! — Маша словно опрокинула стакан коньяка. — Когда Аннушка нашла Лиру в Царском саду, революция стала неотвратимой. И, не знаю как, но твоя прапрабабушка знала об этом! И совершила обратный обряд. Уравновешивающий два события, как две чаши весов. Анти-обряд! Ее тоже звали Анна. И она принесла в жертву ваш род. Лира — гарантировала революцию. Но анти-обряд — гарантировал: сто лет спустя, ты обернешь все вспять. Ты отменишь ее! Она закляла тебя, чтобы ты сделала это! Вася верно сказала: камея, с твоим профилем — часть ритуала…