— Заговор лежал в кармане прапрабабушки. Она бросилась под трамвай. С нее началось наше проклятие, — перечислила событийный ряд Катерина. — Ее дочь — погибла в первую мировую войну. Внучка погибла во вторую. Мои мама и папа… — Она недоговорила, пытаясь утрамбовать в голове Машино резюме.
— А «ангел-архангел», который повывел ваше «племя и род» — архангел Михаил, покровитель Киева! — разгадала студентка. — Во время революции Киев пострадал больше всех других городов! Здесь четырнадцать раз менялась власть. Город горел десять дней…
— Ясно, — холодным кивком Екатерина Михайловна затушила пылающий в Маше пожар. — Мое племя и род, мои мама и папа погибли потому, что я должна отменить революцию.
Слова прозвучали дико и глупо
Нереально.
Особенно здесь, на Байковом кладбище, где послушное предсказанию Даши Чуб солнце уже катилось за гору, и Машу второй раз за день настигло предвечерье.
— Но девочка, с которой прапрабабушка переходила дорогу — не моя прабабушка, — неуверенно показала Катя на памятник предков. — Прабабушка родилась в 1893. Ей был всего год.
Однако Машу уже понесло:
— Все равно! Мы должны ее отменить! У Кылыны ж все рассчитано. Все! Не знаю откуда, она знала про анти-обряд твоей бабки. «К+2-верт ААА не прольет». Нам нужно только чтобы Анна не сказала ту глупую фразу… И все измениться. Весь мир! Одна фраза — это же мелочь. Ее легко предотвратить!
— Немного напрячься, — поощрительно кивнула Чуб. — А почему, собственно, нет? Давайте отменим революцию! Кому она нужна? Столько жертв. Пятьдесят миллионов! Это ж типа не город, это все равно, что мир спасти. И спасем его мы! Три Киевицы! Разве не круто?
— В тетради Кылыны, — порадовалась поддержке историчка, — написано, если ни революции, ни двух мировых войн не будет, по экономическому развитию Россия будет втрое круче Америки!
— А Украина? — занялась восторгом Землепотрясная Даша, глядя Маше в рот.
Рот Ковалевой захлопнулся и несчастно поджал губы.
— Что с Украиной? — забеспокоилась Чуб.
— Дело в том… в общем, — отрывисто сказала анти-революционерка, очередной раз показав себя чересчур чувствительным дипломатом. — Если ни революции, ни советского союза, ничего такого не будет, мы так и не отсоединимся от России. У нас как бы не будет повода. Понимаешь?
— Здрасьте, приехали! — наотрез отказалась понимать ее Чуб.— И че ты нам предлагаешь? В рабстве сидеть? Третьей клубничкой в пятом ряду? Ты нормальная во-още? У нас независимое государство! Мы развиваемся! Мы так изменились. Мы с каждым днем все лучше и лучше!
— Ты что националистка? — слегка удивилась Катя.
— Я — патриотка! — взорвалась Даша Чуб. — А вы!.. Что с тебя взять, полька несчастная! Но от тебя, Маша, я этого не ожидала. Хотя чего от тебя было ждать. Ты со своими русскими — Булгаковыми, Врубелями, князем Владимиром. Булгаков вообще не украинский писатель! Он русофил! Он говорил, что нашего гнусного языка не существует на свете. Скажешь, нет?
Студентка схватила ртом слишком большой кусок воздуха, подавилась и ничего не сказала.
Тут автор должен сказать за нее.
Нельзя сказать, что Маша не любила свою страну. Она любила... Просто то, что она любила в своей стране больше всего — Киев, Булгакова, Свято-Печерскую Лавру, Владимирский собор, расписанный Васнецовым и Врубелем — было неотделимым от России, и потому, как бы не обстояли политические дела, внутри Маши, они были неотделимы. Вот в чем, проблема. Ты понимаешь меня, читатель?
Если нет, может закричать вместе с Дашей Чуб:
— Ты что, русская?!!
— Русская, — скорбно сказала Маша, хоть это было ясно и так из одной ее хрестоматийно русской фамилии. — Ну не в этом же дело… Не в этом!
— А в чем? — набычилась однофамилица гоголевского козака Чуба, батька Оксаны и тестя Вакулы.
— В том, сколько людей погибло! «Красные» убивали националистов, националисты убивали русских. Брат шел на брата. Людям выкалывали глаза, закалывали штыками. На их коже вырезали погоны. Монахов распинали на воротах церквей…
— Это я уже слышала в школе, — выпятила губу Землепотрясная Даша.
— Но это не школа, — всхлипнула Маша. — А вторая мировая. Концлагеря. Из жира людей делали мыло! А голод 33-го. Из сел выгребли еду! Хлеб изъяли и отправили на экспорт…
— Голод мы тоже проходили.
— А вы проходили, — возроптала историчка, — что в 30-ом году крестьяне пахали днем на коровах, а вечером доили их кровью? А в 32-ом пахали уже на беременных женщинах, потому что коров не осталось! Что за два года голода умерло семь миллионов? Люди ели траву, коросту, люди ели людей! Умирающие лежали, как бревна прямо на улице. А те, кто еще мог ходить, шли мимо них на работу. И страшнее всего голод был на Украине. У нас! В 32-ом жена Сталина застрелилась, побывав в Харькове, и узнав про это. А ты ж патриотка! Посмотри, вокруг!