Вновь ощутив горечь своего унижения, она съежилась, но внезапно на смену неприятному воспоминанию пришло воспоминание первого поцелуя. Кийя ухватилась за него как за соломинку. «Я должна разбудить свою чувственность», — твердила она, несмело протягивая руку к лону. Оглядевшись по сторонам и убедившись, что вокруг никого нет, она зажмурилась и попыталась оживить эту сцену в своем сознании: стремительно приближающееся лицо Аменхотепа, таинственно мерцающие в свете факелов полуприкрытые глаза в ободке черной краски, запах ладана и пота, длинные, тонкие пальцы, скользящие по ее груди… Палец нащупал маленький комочек в глубине чуть влажной складочки. Бугорок тотчас откликнулся горячей пульсацией. В голове одна картина сменяла другую: играющая солнечными бликами река и он, неспешно идущий по усыпанной цветами дороге, по аллее пригнувшихся к земле подданных. Пустыня и дикий, алчный взгляд кочевника из-под грязного тюрбана. Улыбка на красивом лице Мени, держащего в руках железный кинжал. Нежные руки служанки, растирающие ее живот благоуханным маслом. Огромный вороной жеребец, тянущий голову к кобыле. Ее дядя, молодой полководец, влетающий в зал приемов в пыльных, окровавленных доспехах…
Кийя ожесточенно круговыми движениями массировала тот самый бугорок, разбухший до внушительных размеров. И снова чувствовала, как дразнящая щекотка ускользает из-под пальцев. Ее замутненный взгляд остановился на струйке воды, вытекающей из каменной пасти льва. Не отдавая себе отчета в этом стремлении, она погрузилась в бассейн и поплыла. Держась за стенки, она устроилась в углу как раз под этим маленьким водопадом, легла на воду и широко развела ноги, так, что ровная упругая струя воды ударила точно в ее растревоженные женские органы. Прошло всего несколько мгновений, и тело Кийи судорожно выгнулось, в глазах потемнело, и сквозь оскаленные зубы вырвался глухой стон, переходящий в звериное рычание. Чтобы не закричать в голос, она поспешно поднесла ко рту руку и до крови закусила ее. Спустя еще мгновение она стояла по грудь в воде, прижимая ладонь к ребрам, из-под которых едва не выпрыгивало сердце. «Что это было? — спросила она сама у себя и вдруг рассмеялась: — Шубад, ты знала, о чем говорила».
На следующий день Аменхотеп пожаловал в Место Красоты в назначенный срок, принеся с собой сундук с подарками и пять корзин с угощениями. Слуги составили дары в главном зале, в котором уже были накрыты столики и играла музыка. Среди огромных ваз с живыми цветами порхали сотни бабочек, специально выловленных в фиванских садах и доставленных нынче утром в корзинках. В курильницах дымились ароматные травы, политые маслом, каменный пол устилал плотный ковер разноцветных лепестков. Молодого Аменхотепа усадили на трон в центре зала, сзади немедленно пристроились носители опахала и принялись обмахивать государя, ублажая его разгоряченное тело ласковым ветерком. Вокруг на низеньких табуретках расселись прекрасные жены, одетые в полупрозрачные одеяния и пышные парики. Некоторые были и вовсе без платьев, зато увешаны золотом с ног до головы.
С ходу опустошив полную чашу виноградного вина и пригубив благородного гранатового, фараон огляделся:
— Благодарю за прием, любезные хозяйки. Среди вас я чувствую себя неуклюжим кротом, по ошибке попавшим в чудесный цветник.
Кокетливый смех заглушил его последние слова, и женщины наперебой защебетали:
— О, ваше величество…
— Твои уста источают мед…
— Твое дыхание — живительная пища…
— Несравненный поэтический дар ты тратишь на недостойных жен…
— Ваше присутствие в моей жизни и есть источник поэтического дара, — в тон им отвечал захмелевший Аменхотеп.
— Господин так добр…
— Так прекрасен…
— Великодушен…
— Щедр…
Кийя с улыбкой слушала льстивые излияния гаремных обитательниц и изящное словесное жонглирование фараона. Ее молчание и отрешенность привлекли внимание Аменхотепа.
— Моя юная жена опечалена? Моя звездноокая Кийя скучает?
— Напротив, мой господин, — с готовностью отвечала она. — Твоя смиренная рабыня наслаждается любимым голосом господина и мечтает еще хоть раз услышать чудесные вирши, что рождаются в его божественном сознании.
Аменхотеп выглядел удивленным и польщенным.
— Неужели тебе доводилось слышать вирши в моем исполнении?
— Конечно, ваше величество. В день нашего бракосочетания, в храме Отца нашего единственного, сияющего на небосклоне.
— Как? А я думал, что ты не понимаешь.
— Египетский язык не дался мне легко, но твои гимны Отцу нашему небесному навсегда врезались в мою память. Ибо я услышала их не ушами, а сердцем.