— Скажи, ты меня любишь? — допытывалась она у царственного супруга.
— Да, моя Кийя.
— А Нефертити ты любишь?
— Конечно.
— Так не может быть!
— Почему?
— Кого-то ты должен любить больше! Ты ведь ее любишь больше? Да?
— Я вас обеих люблю. — В такие минуты фараон забывал о своей безграничной власти и готов был сквозь землю провалиться, лишь бы не видеть слез в глазах рассерженной и расстроенной женщины.
— Но живешь ты с ней!
— Так надо. Так… положено. Она главная…
— Это ты главный! Ты можешь перевернуть мир одним движением пальца. Ты заставил страну забыть богов, которым она поклонялась тысячелетиями. И ты боишься нарушить порядок на женской половине?
— Прекрати! Она моя сестра, моя соратница, помощница. Она всегда была рядом, сколько я себя помню.
— Ты думаешь, я не смогла бы стать твоей соратницей и помощницей?
— Да, но…
— Что?!
— Ты не смогла бы заменить ее. — Видя, как лицо Кийи искажается горем, он поспешно добавлял: — Есть вы двое — ты и она. Зачем заменять друг друга? Не лучше ли дополнять? Вы такие разные.
Ей приходилось глотать обиду, чтобы не рассердить Эхнатона. Она жила в Мару-Атоне, довольствуясь титулами «честной супруги» и «возлюбленной государя». Кийя стала очень богатой женщиной, владелицей полей, садов, виноградников. Ей нужно было управлять своим обширным хозяйством, добрую половину доходов с которого она отправляла одряхлевшему отцу. И все же она была настороже. Ждала чего-то. Чего?
Чего бы она ни ждала, это произошло. На двенадцатом году правления Эхнатона, через семь лет после переезда столицы Египта в Ахетатон, на благословенную землю пришла чума. Это произошло после пышных празднеств в Ахетатоне, сопровождаемых приемом многочисленных гостей, послов и данников со всех концов земли. Поговаривали, что чужеземцы завезли чуму в Египет и сделали это намеренно, чтобы ослабить и без того шатающийся трон великого правителя.
Кийя участвовала в праздничных выездах, охотах и молениях, но только как сопровождающая двух своих сыновей. Рядом с Эхнатоном царили Нефертити и шесть их дочерей. Кийя с удовольствием отмечала, что соперницу изрядно потрепали бесконечные роды. Сейчас это была уже не та ослепительная красавица, которая насмехалась над митаннийской царевной в Фивах. Груди ее обвисли, как и живот, под глазами появились круги, в углах рта залегли глубокие складки. Но фараон, казалось, не замечал этого. Он по-прежнему смотрел на свою спутницу влюбленным взглядом, мог в нарушение протокола запросто обнять ее на людях и поцеловать. Он без конца возился с дочками. Рискуя выглядеть смешным, катал их на плечах, подбрасывал в воздух, щекотал и баюкал.
К сыновьям он относился суховато, по-мужски, хотя и представлял их всюду как своих преемников. Кийя сама нечасто видела своих детей — мальчики учились в храмовой школе всевозможным наукам, боевым искусствам и политическим хитростям под личным руководством всесильного визиря Эйе. Когда она пыталась попенять фараона тем, что отстранена от своих собственных детей, он ответил ей довольно резко:
— Сменхкара и Тутанхатон воспитываются как наследные принцы. Они уже не принадлежат тебе, они — достояние Кемет.
Приставленная сопровождающей своих детей на торжественных церемониях, Кийя с грустью осознавала, что это чистая правда. Мальчики смотрели на нее как на кормилицу — милое воспоминание раннего детства. Сейчас они с восхищением внимали каждому слову отца. Кроме него авторитетами для них были военачальник Хоремхеб, казначей Май и, конечно, Эйе. И еще они слишком часто заглядывались на своих будущих жен — старших дочерей Нефертити. Красивые и капризные девчонки прекрасно знали о своих воздыхателях и словно нарочно дразнили их кокетливыми взглядами. Это почему-то особенно выводило Кийю из себя — словно два маленьких плевка вдогонку к ее унизительному положению второстепенной жены.
Первой умерла вдовствующая царица Тии. Приехав на праздники в Ахетатон, она так и не вернулась в свою фиванскую резиденцию. Чума охватила всех — в каждой семье, будь то ремесленники или вельможи, кто-то умирал. Тии, пожилая, но еще не дряхлая женщина, угасла за два дня. Эхнатон, не успевший опомниться от смерти матери, которая всю жизнь помогала ему поддержкой и умным советом, вскоре получил другой, еще более страшный, удар. Умерла вторая дочка, Макетатон. Хорошенькая, веселая девочка, обожавшая рисовать и танцевать, была самим воплощением жизни. Наверное, поэтому она так долго боролась со смертью. Десять дней от ее кровати не отходили самые лучшие врачи царства, но они не могли ничего поделать с болезнью, которая приходила и уходила по неведомым им законам.