Вступил сей отрок в ряды нашей доблестной дружины князя вологодского, Андрея Меньшого, брата царя нашего Ивана, в аккурат в год нашей победоносной компании на реке Угре. Стоянием, говоришь? Может, сейчас и так называют, однако битв кровопролитных тогда хватило. Много добрых воинов полегло. Вечная память! Зато, теперь перед Ордой не кланяемся.
Тогда хан Ахмат стал стягивать к Руси своё войско, чтобы заставить царя русского Орде дань заплатить. По высшему велению, переехал Андрей Меньшой в Тарусу, поближе к границе. Перебросили и нашу дружину. Пришёл Добрыня простым гриднем, салагой, с которым ещё работать и работать. А на это я и был воеводой назначен, чтобы проводить среди новобранцев курс молодого дружинника. Конечно, не князь лично назначил, и не меня одного, но подразделение обучающего типа при дружине было создано, чтобы опытные дружинники молодёжи секреты мастерства передавали. Я как раз за полгода до того такой курс прошёл, ещё не забыл, как меня гоняли, а значит, был опытным.
Самое опасное для молодого дружинника что? не знаете. А самое опасное – это скука и безделье. Тогда салага начинает дом родной вспоминать, мамку с папкой, и хана всей боевой готовности. Из этих самых соображений, день у новобранцев занят от вторых петухов и до вечерней зорьки. До рассвета нужно воды на кухню натаскать, потом – конюшни почистить, завтрак, занятия с оружием и без оного, починка обмундирования, парадное хождение строем, на случай приезда князя или митрополита, боевое хождение строем, на случай пешего боя, верховая езда. Короче, молодой гридень к вечеру так упахивался, что ему даже во сне снилось, что он спать хочет. Тут не до дурных мыслей. Сперва я Добрыню никак не выделял. Особых достижений за ним не числилось, но и отстающих не числился.
Однажды вечером, проходя за угол казармы до ветру, заметил движение между конюшней и дровяным навесом. Было редкое время отдыха, которое новобранцы посвящали именно отдыху от телодвижений. Подошёл ближе. По пояс голый человек размахивал руками. Вечер был не по-летнему прохладным, от разгорячённого тела валил пар. В одной руке у человека была дубина. Немного понаблюдав, я понял, что это замена меча. Парень учился мечевому бою, только движения были непривычные: не колющие и рубящие, а какие-то округлые. Казалось, дубина рисует в воздухе замысловатые узоры. Молодежь я успел запомнить, поэтому признал воина:
– Добрыня, а ты что не отдыхаешь?
Парень вздрогнул, посмотрел в мою сторону, признал:
– Я господин десятник, почитай полтора десятка лет отдыхал. Теперь движению каждому радуюсь.
– И кто же тебя таким кренделям выучил?
– Кикимора, господин десятник.
– Ладно, не хочешь говорить, не говори. Не ори только. В свободное время можешь меня просто Ильёй звать, – я взял подходящую палку, – а давай-ка против противника примени свои приёмчики.
С тех пор стали мы вместе тренироваться, а потом и сдружились крепко. Вечерние занятия даром не прошли: уже через две седьмицы на смотре воинского мастерства нас приметил воевода, Клим Истома. Тогда мы с Добрыней против четверых дружинников с мечами. Назначили нас отроками в охранную полусотню к голове Тарусы Путеславу Святославовичу. Переехали мы жить во двор к своему начальнику.
Тут будет к слову сказать про Любаву Путеслававну. Была она дочкой головы города, в охране которого мы и числились. Я и сейчас мужик хоть куда, а тогда ещё и молодой был. Подруги так и падали гурьбой от красы молодеческой, ещё и выбирать приходилось. Завёл шуры-муры с девкой дворовой, которая погрудастее, да посмешливее. Глашкой её звали. А Добрыня всё предательства пережить не смог, которое совершила его знакомая, сначала приучив к себе, а потом нечистью явившись. Решил я его через Глафиру с девкой ладной познакомить для лечения сердечных ран. Рассказал историю добрынину. Она слова произнести не могла, пока слушала, только вздыхала, а под конец зачем-то разрыдалась:
– Страсти-то какие! Бедный Добрынюшка! Да мы всем двором его лечить будем!
– Всем не надо! Мне что-нибудь оставьте!
– Не убудет, останется.
Проходит время, заявляется Глашка, вся такая загадочная, за овин меня тащит. Я привычным образом давай руками ревизию тела девичьего проводить, а она руки мои сбрасывает, как неродная прям. Сама по сторонам зыркает, будто опасается кого:
– Погоди! После намилуемся. Дело сурьёзное есть.
– Нет серьёзнее дела, чем девичье тело, – свёл я в шутку постыдный отпор.
– Молчи и слушай! – вконец обнаглела деваха. – нашла я подругу для твоего Добрыни.