Но думы нынче у варщика молодого совсем о другом были. Никак слова, отцом сказанные, из головы не шли. Кого это ночью он повстречать должен?
Хоть и одолевали сомнения его, но против воли родителя он тоже пойти не мог, и все по-наказанному сделать решил.
Дверь из предбанника отворив, первым делом Степан полати, что справа были, отыскал. По ним к печке и двинулся. Вскоре нащупал он шайку, Баннику для помывки оставленную, а рядом с ней шапку-ушанку невеликую.[113]
Примерил её на себя, и сразу все вкруг, как днем, светло стало. Сдернул Степан с перепугу шапку с головы и опять в темноте оказался. Как во второй раз надеть ее отважился, старика пред собой увидал. Борода седая за кушак заправлена, и взглядом, будто насквозь просвечивает.
— Пойдем, — говорит. — Время твое пришло.
Вышли они из бани и к погребу медовушному направились. А на завалинке сестрица с женихом своим сидят. Старец мимо них прямиком идет и хорониться совсем не думает. Растерялся Степан. Объяснить как, чего это он ночью с незнакомцем по двору шастает. А те, как будто, и не видят никого и, семечки щелкая, на луну любоваться продолжают.
Хотел он провожатого своего, что за чудо такое, выспросить, но тот уж в погребе скрыться успел. Пришлось ему старика догонять. Смотрит, а тот к дверце таинственной сразу направился.
Была там, в углу дальнем, дверь невеликая, все время запертая. Не раз Степан о ней у отца расспрашивал и даже подступы бочками заставить хотел. Но Пафнутий строго наказал проход открытым держать, а от расспросов его отнекивался только.
— Время придет, сам все поймешь, — говорил и за дела свои принимался.
А старик ключик сверкающий достал и дверь ту отворил. Оказалось, за ней еще одна варовня лежит. В центре чаны медные с водой родниковой стоят. По бокам от них бочки с высевкой очищенной да жбаны, медом гречишным полные. А вдоль стен, что травами душистыми увешаны, бочонки пустые приготовлены.
Обошел Степан все кругом, понюхал да потрогал, в ладонях перетер. А сам про себя и думает, откуда отец столько товара отборного достать мог.
Старик ему не мешал и в сторонке стоял. А как закончил он осматривать да пробы снимать, назад повел.
Очнулся Степан утром в кровати своей. То ли сон такой чудный приснился, думает, то ли явь это была. И к отцу сразу бросился.
Издалека Пафнутий сказание свое начал. С Крышеня, что на птице Гамаюн в Сварог летал и чашу, сурьей наполненную, на землю принес. Согрела она людей в холода лютые, когда те всю землю окутали, и выжить помогла. С тех пор напиток этот за божественный почитается.
— Так мы ж ее для Прасковьи-травницы понемногу варим, — подивился Степан.
— Сурья, она разная бывает. Одна для людей, другая для духов. А та, что у Велеса на небесах хранится — мудрость великую дает.[114]
— Издревле повелось, люди духам лесным да домашним варить её помогают.[115] Вроде все, как у людей, на первый взгляд делается. Только мед для нее сам Пчелич собирает. И не от пчел земных, а от тех, кто на древе высоком, до небес растущем, ульи свои строят. Кветуня травы пахучие да целебные растит, а Водяной воду непочатую приносит.
— Что ж это получается, — задумался Степан. — Выходит, я с духом самим за дверь потаенную заглядывал.
А отец, словно мысли его читает:
— Со старшим у них ты вчера в варовню ходил. Люди Банником его кличут, а уж как на самом деле имя его, никому не ведомо.
— А шапку зачем надевать надобно? — не унимался Степан.
— Неужто не заметил. Невидим ты в ней становишься, но зато духов узреть можешь.
Понял тогда он, отчего сестрица ночью его не приметила, и опять хотел к отцу с расспросами подступить. Но тот уж совсем от разговора долгого из сил выбился и отправил его делами заниматься.
Так и повелось. Днем Степан с работниками мед да травы нужные выбирает, медовуху разводит да в бочонки разливает. А как ночь придет, со старцем седым повстречается и за дверь таинственную путь держит.
По первому разу много чудного для него было. Высыпал он из бочек в чаны высевок отборных и водой ключевой залил. Смотрит, ни поленьев, ни угля не видать, а огонь жаркий развести надобно. Усмехнулся старец на непонятливость его и в пол под чанами посохом дубовым ударил. Вырвалось оттуда пламя самогорное и воду всю мигом вскипятило.
113
114
115
Высевку (шелуху, содранную с зерна) варили в воде и пропускали через сито. Затем варили зеленую траву и также пропускали через сито, на дне которого лежала овечья шерсть. После этого все смешивали и добавляли четверть объема меда, а также сушеных яблок, груш, вишни и муки. Все это выстаивалось три дня.
Через три дня во вновь подогретый напиток добавляли изюм и дрожжи и оставляли бродить еще на несколько дней в деревянных кадках.
После первого брожения в кадку вливали молоко и немного топленого масла, оставив еще на две недели. Затем добавляли небольшое количество заварного хмеля и наглухо закрывали деревянной крышкой. Через месяц снималась первая проба, и, если сурья была готова, то ее разливали в чистые бочонки, предварительно положив в них молодые ветви дуба с зеленой корой.
Духовскую сурью помогали изготавливать могучие духи природы. Траву приносил Сенич, Пшенич давал высевок, а Кветуня — цветы и благоуханные травы.