Анна Константиновна тоже назвалась, однако без фамилии, которую не любила, но он удовлетворился именем-отчеством.
«Анна» и «Антон» – хорошо как соседствует, поймала себя на глупой мысли Анна Константиновна. И имя Антон какое славное, связывается сразу с Чеховым, с одним из самых милых и дорогих ее сердцу периодов истории российской словесности...
– Вы ведь москвичка? – с утверждением в голосе спросил Антон Николаевич.
Она польщенно кивнула и поинтересовалась, как он угадал.
– Да вот видите, угадал, – улыбнулся он.
Когда он улыбнулся, Анна Константиновна еще одно поняла, почему не подходит к нему слово «старик», хотя был он в возрасте, близком – с той или другой стороны – к семидесяти. Причина эта была – зубы. Не вставные, которые сразу лишают человека естественности и больше морщин старят, а свои, хотя и с несколькими металлическими коронками.
Анна Константиновна высказала ответное предположение, что и он к Историческому музею приехал не с вокзала и не из аэропорта.
– Нет, – посмеялся он. – Пешком пришел. Я живу в центре, на улице Огарева.
– И я раньше в центре жила, в Сивцевом Вражке, – поделилась Анна Константиновна. – Пока дом не сломали . – Жизнь в центре Москвы тоже их как-то в ее глазах сближала.
Ей еще много о чем хотелось у него спросить. Как, например, он, солидный пожилой мужчина, дошел до жизни такой, чтобы с экскурсиями по Москве кататься? И какая у него семья? Есть ли жена? Дети? Кто он по профессии? Работает ли? По возрасту не должен бы уже, но вид у него был не пенсионерский (обычно несколько распущенный или устаревший по одежде), – напротив, собранный и даже щеголеватый, как у человека, не расставшегося с профессиональным делом. Пришлось, однако, подавить любопытство, а обратить внимание Антона Николаевича на удивительные, нежные и тонкие, как – помните? – у Писсарро, краски весенней Москвы и кажущуюся отсюда обманную ее тишину и пустынность. Он поддержал, развил это наблюдение (оказалось, что импрессионистов оба знают и любят), а потом они замолчали, любуясь излучиной Москвы-реки и легкой дымкой, окутавшей начинающие зеленеть деревья на крутом склоне Ленинских гор, и так же молча, как бы углубившись в себя, пошли на зов экскурсовода к автобусу.
Там уже весело толпились у дверей совсем обвыкшие попутчики, мальчуган и тот разбаловался, не шел на свое место, куда его через окно зазывали родители, а прыгал перед ними на асфальте и дразнил.
Они остановились, пережидая сутолоку.
– Вы принадлежите к тем редким женщинам, – вдруг сказал он, – которые умеют не только говорить, но и вовремя молчать, – и привел Анну Константиновну этими словами в ужасное замешательство. В груди и даже в животе у нее замерло и похолодело, как бывает от эфира. Она не нашлась с ответом и глаза побоялась поднять, проверить, к ней ли слова относились. Лишь погодя с усилием промолвила:
– Нам тоже пора.
Уже сидя в автобусе, чувствуя его плечо тесно к своему, она искала подходящий ответ, хотя понимала, что безнадежно с ним опоздала. Надо было ответить, что как раз говорить она не мастер, а молчать-то всякий умеет, не велика заслуга. Но так ничего и не сказала.
Автобус мчал их назад к Историческому музею, где предстояло прощание. К этому моменту она подготовилась: «Очень приятно было с вами познакомиться. Я желаю вам всего хорошего. Может быть, судьба еще когда-нибудь сведет нас, До свиданья».
Он шел к выходу впереди нее. Остановился около девушки-гида, поблагодарил «за прекрасную экскурсию» и поцеловал руку, от чего у той по лицу разлилась краска смущения. Анна Константиновна тоже, проходя мимо, сказала «спасибо». Антон Николаевич поджидал ее около дверей, чтобы помочь спуститься. Она ступила на тротуар и открыла рот произнести заготовленное, но он опередил:
– Не пойти ли нам пообедать? Третий час. Самое время. – И посмотрел выжидательно.
– Так ведь народу сейчас битком, – растерялась она, пытаясь вспомнить, что надела сегодня под плащ. Плащ у нее был как раз очень приличный, новый, удачно по размеру, фасону и цвету купленный, а платье напялила первое попавшееся, неотглаженное – не рассчитывала где-нибудь раздеваться. Нет, в этом платье никак нельзя.
– Я знаю одну столовую, – уговаривал он, – там никогда не бывает много народу и кормят прилично. Отсюда недалеко, в тихом месте, поэтому мало кто знает...
Есть же у нее дома хорошая черная юбка, а к ней трикотажная в цветочках кофточка. Как-то принесли к ним в редакционно-издательский отдел продавать, никому не подошла, Анне Константиновне досталась. Она ходила в этом наряде – черная юбка и кофточка в розовато-коричневых тонах – в театры и Дома. Отчего сегодня не надела, досада какая!.. А в этом платье – опозориться только.