Чайник и верно вовсю кипел, от пара в комнате запотели стекла. Анна Константиновна выдернула из розетки вилку. Полезла к буфет искать чашки, ложки, ей необходимо было, чтобы не думать, не гадать, не мучиться подозрениями, чем-то себя занять. Но мысли в голове толкались, как в часы пик в автобусе люди: каждый в своем направлении, друг друга не понимающие, не желающие понять... Если даже допустить, что она возвела на Антона Николаевича напраслину, то тогда в какой другой роли ей тут жить предлагается? Что люди подумают? Что его дети скажут? Татьяна и Николай, как только что узнала их имена. Сколько бы она к нему ни привыкла и ни привязалась, у нее тоже самолюбие и гордость есть. Может, он только для того с ней познакомился, чтобы даровую домработницу иметь? – эта мысль ее ожгла, но тут же более здравая подоспела: как не стыдно такое думать? Кто ж домработниц на такси возит, в ресторанах кормит, руки, наконец, целует?.. Это ее почти убедило, но все же не вполне успокоило – никогда не умела она людей угадывать, сколько раз на своем веку ошибалась, попадала впросак, и тут, наверно, по простодушию мало чего поняла. А если он вводил ее в заблуждение, чтобы потом сказать: человек я одинокий, обеспеченный, а летом суп сварить для меня некому, рубашку постирать тоже, вы пенсию получаете небольшую, отчего не взять на себя труд? Она даже картину увидела, как он держит ее за руку и все это ласково говорит, но тут раздался другой его голос, не сразу пробившись сквозь автобусный гул:
– Аннушка, давайте на веранду кресло это водрузим – для вас. Поглядите, какое удобное, на нем всегда самые почетные гости сидят.
– Ну уж, какой я почетный, – она хотела дать ему понять, что лестью ее не возьмешь, но голос не послушался, прозвучал, как если бы она вздумала кокетничать, чего, казалось, и в дальних намерениях не имела.
Вместе они перетащили из комнаты на веранду кресло: старинное, не по весу им. Анна Константиновна постаралась унять одышку, когда разогнулась, не показать, как было трудно, а он и правда как ни в чем не бывало сразу захлопотал о другом:
– Клеенку мы тоже, пожалуй, на стол постелем, как вы смотрите? – Вернулся в комнату, оттуда Анна Константиновна слышала: – Куда, интересно, Татьяна ее засунула?.. Ага, вот ты где.
8
Потом они сидели на веранде, ели неизбежные на пикниках крутые яйца и бутерброды с колбасой, хрустели свежим огурцом, пили чай с принесенным Еленой Георгиевной в баночке прошлогодним клубничным вареньем, и беседа получилась у них оживленная (даже перебивали друг друга) и на разнообразные темы, которые неисчерпаемо могут возникнуть в среде интеллигентных, начитанных, живо интересующихся всем сущим на земле людей.
Предложения своего Антон Николаевич ни в прямой, ни в косвенной форме не повторил – догадался, наверно, что поспешил с ним, и Анна Констайтиновна охотно простила ему нечаянную бестактность, повеселела, а за столом оказалась хозяйкой: угощала, подливала чаю. Антон Николаевич тоже помогал: не разрешал лишний раз подняться, а когда напились и наелись и соседка ушла к себе, то вместе с Анной Константиновной мыл посуду.
Посидев немного на прибранной веранде, пошли осматривать сад. Антон Николаевич показывал, где что растет и что где собираются подсадить, а Анна Константиновна набрала в глухой части сада незабудок: украсить в Москве комнату и хотя бы ненадолго иметь вещественную память об этом дне.
Они вместе заперли дачу, простились, покричав через забор, с Еленой Георгиевной и уже в шестом часу вечера отправились на станцию. И тут, по дороге, Анна Константиновна заметила за собой, что идет по Кратову иначе, чем шла утром. Утром она была здесь посторонняя, ни к чему не причастная, а сейчас все оказалось, благодаря Антону Николаевичу, тоже в некоторой степени ей принадлежащим – пусть и на час, а была хозяйкой. Оттого на редких встречных она теперь смотрела смело, не пряча глаз, как бы показывая всем и каждому, что ничем она никого не хуже, возможно, в чем-то и лучше, потому что разве всякий из них мог бы похвастаться такой же душевной гармонией, какая, опять же благодаря Антону Николаевичу, царила в ее душе?.. К своему преимуществу она относилась без заносчивости, свойственной мелким людям, ее чувства правильнее было бы определить как законную и справедливую радость и гордость за себя, так долго и безропотно дожидавшуюся своего часа... От этого она и разговорилась необычайно: рассказала про дачу в Мамонтовке, где однажды чуть не утонула в узкой, но местами глубокой речушке. Потом вспомнила случай, который произошел с ней в ведомственной газете, где работала в отделе писем и время от времени, в очередь с другими литсотрудниками, вычитывала свежесверстанные полосы очередного номера, который только после такой тщательной вычитки окончательно подписывался и шел в печать. Так вот, дежуря однажды «свежей головой» ночью в типографии, Анна Константиновна обнаружила грубую, просто ужасную опечатку: проскочи она в тираж, многим бы в редакции не сносить головы, в том числе и главному. А она заметила, поправила – потом ее на летучке хвалили, в приказе объявили благодарность... Разошедшись и довольная вниманием, с каким ее слушал Антон Николаевич, она начала рассказывать еще об одном, на этот раз смешном происшествии, но Антон Николаевич увидел кого-то знакомого, дотронулся, извиняясь, до ее руки и ускорил шаг, и Анна Константиновна поневоле вместе с ним. По близорукости она сначала ничего не разглядела, пока нос к носу, можно сказать, не сблизились, и тогда узнала в знакомой Антона Николаевича Маргариту Петровну, о которой – бывают же совпадения! – сегодня только думала.