Понедельника ждала с нетерпением молодой девушки, первый раз влюбившейся. Предсказал бы ей кто-нибудь такое, не поверила бы. За недобрую шутку, вроде Надиных, сочла бы. Теперь сама над собой подсмеивалась, издевалась даже. Чтобы обрести трезвость мысли, в зеркало смотрелась чаще, чем ей того хотелось, однако всякий раз с безотчетной негаснущей надеждой увидеть вдруг в нем не ту себя, какую оно упорно ей показывало, а каким-то чудесным образом помолодевшую наконец и похорошевшую...
В понедельник с утра лил холодный беспрерывный дождь, и Анна Константиновна с беспокойством поглядывала в окно. Как это неудобно в большом городе без телефона!.. Волнуйся теперь. Из-за дождя он дома сидит (тогда еще ладно) или дочка не разрешила ехать?
Стрелка часов подходила к двенадцати, Анна Константиновна и ждать перестала, как он позвонил в дверь. Его звонок был особенный, веселый: две точки – тире.
«И дождь не помешал!» – с победным чувством подумала она и стремглав бросилась к двери.
– Проходите, проходите, промокли небось, – говорила она, забирая из его рук зонтик. – Плащ на плечики повесим, хоть и под зонтом шли, а совсем сырой. Чай вскипячу, согреемся, у меня болгарский конфитюр-ассорти есть, вчера купила, как знала... Надо же, какая погода, не поверишь, что уже июнь. Да хватит вам ноги вытирать, линолеум не паркет, я потом подотру, проходите в комнату... – Ей самой было удивительно, как это она смело командует, а он, не переча, подчиняется.
Она повесила плащ, пристроила в ванне зонтик, подтерла набежавшую от его ботинок лужицу, поставила на газ чайник, хваля себя, что запаслась вчера продуктами, обед даже сготовила, вполне можно и дома посидеть, хотя по плану у них был на сегодня намечен Ботанический сад. Да какой сад в такую мокрядь?
Антон Николаевич в ожидании ее сидел в кресле и просматривал «Иностранную литературу» – первые два номера за этот год, которые Анна Константиновна взяла в библиотеке, ей там всегда оставляли.
– Ну, как дела? – спросил он, поднимая голову от журнала и приветливо глядя на нее.
– А какие у меня дела? – она села на стул напротив. – Я думала, вы сегодня не придете. Из-за дождя или еще из-за чего-нибудь?
– Из-за чего же еще?
Анна Константиновна притворилась:
– Не знаю. Откуда мне знать, какие у вас могут быть, кроме дождя, причины.
– Знаете, знаете... – Одна бровь у него хитровато поднялась, что означало: меня не проведешь. Ей это выражение, как и губы трубочкой, было хорошо знакомо и тем нравилось, что она знала его смысл, и получалось между нею и Антоном Николаевичем как бы понимание без слов, которым она очень дорожила.
– В самом деле... Он громко вздохнул:
– На мое несчастье, дочь выбрала себе такую профессию, при которой постоянно сидит дома, на работу ходить не надо, а я с некоторых пор оказался под неусыпным контролем. Я, видите ли, сегодня удрал! – И пояснил: – Она на своей машинке трещала, увлеклась, про меня забыла, а я мигом собрался и был таков! – Ликовал он совсем как мальчишка и вызвал этим у Анны Константиновны снисходительную улыбку взрослого человека.
– Сколько же так продолжаться будет и чем кончится? – спросила она, показывая, что не может присоединиться к его непонятной веселости. – И зачем вам это надо?
– Зачем-то, значит, Аннушка, надо, – сказал он изменившимся тоном. – И вы сами превосходно понимаете.
Маятник стенных часов, старинных, наверно еще бабушкиных, прежде неслышный, громко вдруг застучал – они оба невольно на него оглянулись. Часы гулко и задумчиво пробили один раз – половина первого.
– Хорошо ходят? – спросил Антон Николаевич, словно обрадовавшись, что нашлась для разговора более легкая тема.
– Замечательно! – подхватила и Анна Константиновна. – Ни разу не чинились, кажется. Они – из детства, за это я их люблю. Много-много мне напоминают... Круглый стол под абажуром, на улице вьюга, а в комнате тепло, печка топится, мы с папой клеим из разноцветной глянцевой бумаги гирлянды на елку, а мама читает вслух Станиславского «Моя жизнь в искусстве». Тогда, кажется, только что вышла. Я мало что понимаю, но отчего-то и мне интересно слушать... А часы время от времени бьют, кажется, что живые, словно еще один близкий человек в комнате... А один раз я их остановила. Залезла на стул, открыла дверку, подставила ладонь под маятник, он по ней больно стукнул, но остановился – рука оказалась сильней. И у меня возникло неприятное чувство, что я насилием убила это живое. С тех пор больше никогда до них не дотрагивалась.
– А мы с Марьяной в один прекрасный день похожие на ваши часы снесли в комиссионный. – И ответил на ее недоумевающий взгляд: – Очень уж они философски время отбивали, постоянно напоминали о его быстротечности.