Когда же легко дозвонилась и до Вадима Петровича и до Николая Антоновича и толково, не волнуя их напрасно, все объяснила, а они поняли и обещали скоро быть, то еще больше утвердилась в скором мирном исходе. У Тани было время опомниться, не какая-нибудь она неотесанная баба. Поостынет и разберется.
Анна Константиновна в этот момент так поверила в убедительность и неопровержимость своих соображений, что вовсе упустила из виду, сколько раз за жизнь приходилось сталкиваться (и каждый раз заново это открывать и заново огорчаться), что не существует на свете абсолютно убедительных и неопровержимых слов, а все зависит от того, к кому они обращены... Опровергнуть, не понять можно решительно все слова и доводы.
Но сейчас она об этом, как и всегда раньше, забыла и шла со станции так, словно к ее усталым ногам прикрепили моторчики, которые помогают ей шагать едва касаясь земли.
Радостно улыбаясь, доложила – как бы по-родственному – Тане, что дозвонилась быстро, что Вадим Петрович и Николай Антонович все поняли и обещали быть часа через два. Ждала ответной родственной радости, но Таня, каменно ее выслушав, бросила отрывисто:
– Хорошо. Ладно.
Едва уловимым движением она взяла что-то позади себя, протянула Анне Константиновне. Сумка и жакетка, которые, видимо, загодя приготовила. Слов ей не потребовалось: Анна Константиновна послушно взяла сумку и жакетку и направилась к калитке, забыв от новой обиды и разочарования сказать «до свиданья».
Однако, отойдя порядочно от крыльца, как споткнулась: нет, не может она уехать! Будь что будет, а – не может, и все тут. Оглянулась. Таня, задрав голову, осматривала сирень, искала, наверно, завязи.
Анна Константиновна защагала обратно к ней.
– Можно мне к Антону Николаевичу зайти, попрощаться? – Голосом она стояла перед Таней на коленях. Да и несчастными глазами тоже.
Та быстро обернулась: как, вы еще здесь? не испарились? – было нарисовано на ее лице. Но ответила почти любезно, предупредительно:
– К сожалению, нет. Папа уснул после укола.
– Может быть, я подожду?
– Ну зачем же? Долго ведь придется ждать. – Сейчас казалось, что она наконец пожалела бедную пожилую женщину, посочувствовала ей.
Анна Константиновна оживилась, взбодрилась:
– А куда мне спешить? У меня времени много. Я не буду вам мешать, а на скамейке посижу...
– Мне не хотелось бы, чтобы между нами осталась неясность, – сказала тогда Таня колюче-вежливо. – Вам здесь делать нечего. Неужели до сих пор не уразумели? И вообще я никому не позволю волновать и расстраивать папу.
Воздушный шар внутри Анны Константиновны выпустил остатки воздуха. Она согласно кивнула и пошла прочь.
Уже протянула руку к калитке, но опять остановилась.
Ладно, ладно, пусть Таня что хочет говорит, а ей, Анне Константиновне, все равно нельзя уехать, пока не подоспеет подмога. Мало ли что может произойти? Таня в доме одна, и соседей никого не видно, кто за Андреем Андреевичем, в случае чего, побежит?
Анна Константиновна тайком проскользнула между кустами смородины к скамейке под сосной. Здесь, за зеленью, ее не видать, а она ничего не упустит.
И верно. Видела Таню, мелькавшую хлопотливо между деревьями, то уходящую в дом, то выходящую в сад. Что-то она носила, вытряхивала, развешивала на веревке – хозяйничала. Быстрая, проворная. Руки испачкать не боится, одобрила Анна Константиновна. Не гляди, что в модных джинсах.
Потом к забору подкатил ярко-красный лакированный автомобиль. Хлопнули дверки: хлоп. Еще раз – хлоп. По дорожке торопливо прошли двое мужчин, продолжая какой-то свой, видно, давно начатый разговор.
Раздались взволнованные восклицания и сразу отчетливый голос Тани:
– Ничего, ничего, сейчас уже все в порядке. Переволновалась я ужасно!
Они опять все вместе заговорили. Таня им что-то рассказывала, смеялась, и они смеялись тоже. Скорей всего, решила Анна Константиновна, она рассказывала о ней – как ловко спровадила.
Что ж. Теперь можно спокойно уходить. Антон Николаевич не один. И один против троих. Теперь уж, все вместе, молодые и сильные, они с ним справятся.
Она встала, вышла на улицу и побрела к станции. От усталости, голода, волнений ее слегка шатало, и она то и дело спотыкалась о рытвинки в асфальте.
В голове вертелась строчка, подсказывающая новый стих: «Весною позднею, недолгой...»
Но дальше, как ни мучилась всю дорогу – в электричке и после в метро, – не находилось то, что искала и могло послужить продолжением. Занятие это, однако, увлекло и отчасти отвлекло.