Мои детские годы пришлись на время, когда Япония начала развиваться быстрыми темпами. Тогда лучшим вариантом карьеры для молодого человека считалось поступление в любой технический вуз — машиностроительный, политехнический, неважно какой. Главное было — как-то разбираться в технике и попасть на работу в известную фирму. Поэтому мамаша считала, что я, имея перед глазами пример старших братьев, буду стараться изо всех сил, чтобы успешно следовать по их пути. В это время мой самый старший брат и сестра уже начали работать, и в семейном кошельке завелись кое-какие деньги. Из всех детей только мне одному посчастливилось не застать нашу семью во времена бедности. Часто говорят: чем семья беднее, тем почтительнее растут в ней дети. Я был самым младшим из «почтительных детей», и у меня в голове не мелькала даже тень мысли о том, что надо работать для блага семьи или стать известным. И тогда, и теперь мне не удалось побороть желание просто получать удовольствие от жизни.
В школьные годы у нас с мамашей шла непрекращающаяся борьба — она старалась заставить меня учиться, а я изо всех сил отлынивал от занятий и хотел только играть в бейсбол. Наша соседка, видя, как я влюблен в эту игру, очень мне сочувствовала — ведь у меня не было бейсбольной перчатки! И вот на какой-то день рождения она тайно купила перчатку мне в подарок. Мамаша же ни за что не хотела разрешить мне играть в бейсбол, и если бы только узнала, что у меня есть «эта гадость», мне бы здорово попало.
Мы жили в малюсеньком доме — одна комната размером в четыре с половиной дзё,[2] вторая в шесть дзё и кухня, поэтому спрятать перчатку в доме было негде. Возле «энгава»[3] примостился кусочек зелени, который с трудом можно было назвать садиком, там росло маленькое деревце гингко. Делать нечего — я завернул перчатку в полиэтиленовый пакет, спрятал под деревом и напустил на себя невинный вид. В день бейсбольных тренировок я потихоньку откапывал пакет, а потом снова зарывал его в землю. Но как-то раз перчатки на месте не оказалось, а вместо нее в пакет была завернута энциклопедия!..
Мамаша сочла, что раз я столько сил и энергии отдаю бейсболу, значит, у меня слишком много свободного времени. Поэтому меня определили на курсы английского языка и каллиграфии. Про английский язык в нашем районе Адати никто и слыхом не слыхивал, поэтому мне приходилось ездить в Китасэндзю, до которого надо было трястись три остановки на электричке. Я брал велосипед со словами «Я поехал!», делал вид, что уезжаю, а сам играл с друзьями или сидел в парке. Потом через какое-то время возвращался.
Но вот как-то раз прихожу я домой, а мамаша встречает меня словами: «Hello! How are you?» А я и не знаю, что ей ответить. Пока молчал и думал, она мне и врезала.
— Ты ведь никуда не ходишь?! Надо отвечать: «I am fine». Дурак несчастный!
Это меня потрясло.
«Откуда она так знает английский? — размышлял я. — Может, она якшается с американскими солдатами? Может, деньги на мои занятия английским языком она получает от американцев?»
Я начал по-настоящему волноваться, ведь я знал, что ради меня она способна далее и на такое.
Кроме английского, меня заставляли ходить на занятия каллиграфией. И там я тоже появлялся нечасто, проводя время за игрой в бейсбол. Иногда, испытывая угрызения совести, вытаскивал тушечницу, брал кисть и, расправив бумагу на парковой скамейке, крупно писал свое имя.
Как-то раз мамаша вдруг потребовала показать, чем я занимаюсь на каллиграфии. Я вытащил те самые листочки, что разрисовал иероглифами в парке, а она говорит: «Педагог по каллиграфии, чтоб ты знал, обязательно исправляет ошибки красным, так что зря ты пытаешься сделать вид, что ходишь на занятия. Кого обманут твои каракули?!»
И опять изругала меня нещадно.
Выслушав это, я выгреб все свои жалкие сбережения, сэкономленные на карманных расходах, пошел в канцелярский магазин и купил тушь красного цвета. Снова написал иероглифы, внес исправления как будто бы рукой «сэнсэя» и стал дожидаться, когда мне вновь будет сказано: «Покажи прописи!»
И вот наконец мамаша велела: «Такэси, принеси прописи».
«Дождался», — подумал я про себя и вытащил заготовленное, но иероглифы, исправленные красным, были выведены так неумело, что я снова попался.
То ли мамаша устала бороться со мной, то ли у нее было хорошее настроение, но в этот раз она особенно даже и не ругалась. Только сказала: «Если тебе так уж не нравится каллиграфия, можешь туда не ходить».
Сейчас, вспоминая все это, я думаю: «зачем я все это вытворял?» и прихожу к выводу, что мне, пожалуй, нравилась борьба с мамашей, чем бы она ни заканчивалась. Мамаша все же не столько была «кёику мама»,[4] сколько типичной тетушкой, которой нравилось быть полезной людям.
2
Дзё — мера площади, равная примерно 1,5 кв. м и совпадающая с размером японских циновок татами в традиционных японских домах. Площадь комнат и помещений часто считается по количеству татами.
3
Энгава — открытая веранда или галерея, расположенная с двух или трех сторон японского дома.
4
«Кёику мама» — мать, которая полностью посвящает себя образованию и воспитанию детей, уделяя этому все свое время.