― Я ничего не знала, ― сколько тысяч раз она произнесла эту фразу, до мозоли на языке, до оскомины, заученную наизусть! Может, и Шерон подослали, как доброго друга, исполненного сочувствия, вдруг Кэтрин Пирс сдастся и скажет что-нибудь не то? И всё начнётся заново, по новому кругу ада…
― Я знаю, у них ничего нет на тебя. Утром Совет вынес решение, официального приказа ещё нет, но, ― Пирс немедленно подобралась, вжалась спиной в тонкой хлопковой майке в холодные стенки камеры, ― тебя выпускают.
Кэт расплакалась, поджав к груди колени. Маленькие ножки в полосатых носочках тонули в грубом постельном белье, не собранном ещё после беспокойного сна, она сама будто стала меньше в размерах, а в груди распрямилась тугая пружина. Невиновна. На свободу…
До ближайшей подворотни, где обезумевший радикал-фанатик перережет ей глотку.
― Я поговорила с начальством, удалось выбить тебе место в программе защиты свидетелей. Чистые документы, права и страховку тебе отдадут на выходе, но придётся уехать. Это всё, что я смогла… ― бывший Агент тринадцать мучилась от сожаления, глядя на давнюю подругу, утянутую на самое дно близким родством, звучной фамилией, виновная не больше, чем сама Шерон, чем Капитан Америка, чем её бабушка, которая проработала на «Гидру» дольше их всех вместе взятых, даже не догадываясь об этом.
― Спасибо, Шерон, ты очень много для меня сделала…
― Мне очень жаль, ― всё же Кэтрин потеряла родного отца, сколько бы лиц и масок он не сменил за свою жизнь. Картер поднялась на ноги, оправила юбку и ещё раз взглянула в камеру.
― Шерон, ― Агент застыла у двери, Пирс собралась с духом.― Он жив?
Картер поняла сразу, о ком спрашивала Кэтрин Пирс ― обнародованные разведданные содержали, кроме всего прочего, последние отчёты Наташи Романофф. Шерон уцепилась за дверную ручку, как за спасательный круг, опустила голову, а шальные кудри скрывали её похолодевший взгляд.
― Борется. Но прогнозов нет.
За Картер задвинулись решетки, а Кэтрин с ужасом ощутила, что потеряла не только семью, репутацию, будущее, но и единственного человека, которого любила.
========== Глава XX ==========
Кэтрин давно перестала считать дни. Мучительные сутки ожидания, что за ней придут, найдут, вычислят, отравляли разум и отнимали сон. Пустое существование, в котором не осталось ни желаний, ни целей, ни будущего, первые мучительные сутки Кэтрин хотела прекратить его, но ей не хватило силы духа. Она снова завела дневник, но уже по собственному сознательному решению. Не было времени остановиться, отдышаться, разобраться и осознать ― долгие, нервные дни в камере не в счёт, а мучительное, дикое одиночество не давало шансов остаться в здравом рассудке. Время не лечит, она лишь загоняет боль глубже, туда, где призраки прошлого мечутся и воют, являясь в ночных кошмарах и забирая силы. Она никогда не простит отца за то, что лишил её жизни, не простила бы Брока за ложь, но о мертвых либо хорошо, либо никак…
Кэтрин (имя это теперь уже не следовало произносить вслух) осела в городке Браунсвилль, спустя полгода бесконечных переездов, на границе с Мексикой, недалеко от берегов Рио-Гранде, по соседству с нелегалами, оружейным салоном и наркотой, которую продавали прямо на улице. Она обналичила тайные счета, купила дешевую квартиру, где горячая вода заканчивалась с заходом солнца, научилась обращаться с оружием и вложилась в ближайший спортзал. Хозяин зала задавать лишних вопросов не стал, обрадованный нежданному инвестору в его бизнес, который развивался ни шатко, ни валко. Карлос предлагал ей открыть ещё и бар, мол, в нашем районе больше пьют, чем качаются, но что Кэт ответила, что от алкоголя ей следует держаться подальше.
— Потрепала тебя жизнь, Эми, — подытожил Карлос за очередной чашкой кофе очередным вечером, когда он своим добрым участием и живым интересом выспросил у Кэтрин историю её жизни, конечно, не настоящую. История, полная киношных клише и стандартных штампов — семьи нет, сожитель бил, пил, сел, и она тем временем сбежала подальше от тяжкой жизни, получив нежданное наследство от тётушки. Агенты ФБР, придумавшие тысячи подобных историй, похожих одна на другую, критики не принимали, свою новую биографию обязали выучить назубок и от контекста не отходить, несмотря на очевидную её натянутость и нелепость.
— Да уж, — сложно не согласиться. За стеклянной перегородкой слышались лязг металла, глухой звук ударов, крики и матюгание. Хорошо проплаченая, грамотная рекламная компания приносила свои плоды — зал был полон, как никогда, хозяин зала инвесторше был благодарен по гроб жизни, заинтересован в длительных партнерских отношениях, а со временем стал смотреть на неё иначе.
— Я тебя не тороплю, но ты знаешь, я рядом, если нужен. — Святой Карлос, большой, молодой и добрый, старательно учил её простейшим методам самообороны, густо краснея, когда они неловко соприкасались разгорячёнными от спарринга телами, смиренно держался во фрэндзоне, пока она «отходила от прошлых кошмарных отношений». Кэтрин была ему благодарна за это.
Надвинув на лицо непроницаемые тёмные очки, Пирс пересекла раскалённую полуднем улицу, чтобы запереться на все замки дома, замёрзнуть после нестерпимой жары под потоками кондиционируемого воздуха и написать ещё пару страниц депрессивного бреда, потому что иначе никак…
На улице жарко, как в аду, против тлеющих углей где-то в середине грудной клетки. Повышенная влажность стекает струйкой пота меж острых лопаток, а асфальт плавится под подошвами сандалий. Пожалуй, Шерон права, почему бы не начать жить заново, спрятавшись за чужой широкой спиной от призраков прошлого?
Жарко, как в аду. Если бы у Брока был выбор, он предпочёл бы никогда больше не открывать глаза…
========== Глава XXI ==========
Жарко, как в аду. Прижатый бетонными плитами, с кишками арматуры в опасной близости от лица, чудом схоронившийся в маленьком кусочке пространства ― долбанное везение или сраное западло, Рамлоу так и не разобрался. Жар плавил кости сквозь тлеющую плоть, сквозь сладкий запах крови и цементной пыли, сквозь гул и скрежет металла в черепной коробке. Если бы у Брока был выбор, он предпочёл бы никогда больше не открывать глаза.
Каждое движение отзывалось горючей болью, хотелось выть в голос, но кислород проходил в глотку, словно огненный воздух через мехи, сгорал, не добравшись до лёгких. Яркий флюорисцент рвался к глазам сквозь три слоя бинта, и как он вообще он не потерял зрение после всего? Чёртова, мать её, сила духа, яростная злоба, жажда мщения и морфий (жалостливая медсестричка частенько подкручивала вентиль) закаляли в нём жалкое подобие жизни — ни встать, ни сесть, ни закурить. Если Рамлоу и думал о смерти, то надеялся он на быструю, на задании, в бою, чтобы сразу, а не подыхать беспомощным инвалидом, под участливым взглядом сиделки, с уткой под больничной койкой, мерзким самому себе. В тот вечер, когда он сжимал кулаки до бледной сукровицы на алой, едва затянутой коже, в намерении вырвать из себя тонкие кишки проводов, за ним пришли…
Память услужливо подбрасывала обрывки незнакомого голоса. Немец представился кратко и пафосно бароном Земо. Новый глава вещал, что Рамлоу не пленник, а почётный гость, доказавший свою преданность, а верных идеалам «Гидра» не бросает в беде. Многое Рамлоу уже слышал и слышал не раз, как под копирку, но его это мало смущало. Если он и думал соскочить, пока с него шматами сползала обожжённая кожа, уступая место язвенным, скрученным буграм и нарывам, то фото фасада школы, где учились его дети, не оставило никаких сомнений. От него же Брок узнал, что пролежал в госпитале четыре месяца, два из которых провёл в коме, под охраной целого взвода. Здесь же за считанные дни он поднялся с постели, ощутил в мышцах былую силу, а ещё через неделю приступил к тренировкам. Брок всё же получил повышение, но не так, как себе это представлял…