Каждый день она старалась придерживаться строгого распорядка. Три часа писать, никаких перерывов, никаких исключений. Час на обед. После обеда писать еще минимум четыре часа. Большинство литераторов считали за счастье выдавать по десять страниц в сутки. Мор, когда ничто не нарушало ее графика, каждый день гарантированно добавляла к рукописи по двадцать страниц. Если она работала над сценарием, то в конце дня выходило не меньше тридцати. Она не страдала от писательского запора. Это удел слабых, недисциплинированных. Сочинение прозы казалось ей похожим на секс. Грубое, первобытное занятие. Имеющее одну цель – доставить ей самой удовольствие. Читатели могут подпитываться ее силой… или убираться восвояси. Если читателям не по зубам те истории, что она предлагает, то такие читатели ей не нужны. Пусть себе сидят в уютных креслах и тешатся заплесневелой дрянью от Себастьяна Коула.
Пальцы Мор без устали колотили по клавишам, будто капли дождя, словно темное облако разразилось мощным ливнем прямо в гостиной.
Сегодня был особый день. Сегодня она приступала к новому роману.
К черту «Надрез». К черту Гэри. К черту Таннера и Филипа. К черту киностудию, и юриста, и всех прочих жалких козлов, которые хотели ее нагнуть.
Она их всех обставит. Они уже не более чем размытые силуэты дорожных столбов в ее зеркале заднего вида.
Слова неслись по экрану, а в голове Мор сталкивались атомы зарождающейся истории.
Сюжет явился ей, как обычно, в виде внезапно вспыхнувшего видения. Видения картины в музейном зале. Как всегда, Мор принялась задавать вопросы.
Что особенного в этой картине?
Над ней работает женщина-реставратор.
Кто она?
Ее зовут Сид. Недавно она рассталась с парнем и теперь ищет утешения в работе. Она молодая, к тому же вся в пирсинге и татуировках, и поэтому коллеги не принимают ее всерьез. Однажды вечером, реставрируя картину, Сид обнаруживает кое-что непредвиденное.
Но что? Что она обнаруживает?
Что под картиной скрывается другая картина. Вроде бы простая реставрация принимает неожиданный оборот. Сид уже не восстанавливает изображение, а высвобождает. Вопреки воле куратора музея она начинает снимать верхний слой.
Что она находит?
Око. Око бога. Холодное и злое. А в нем письмена на древнем языке, что давно считался забытым.
И что говорят письмена?
Они говорят, что через страдания других Сид сможет избавиться наконец от своей боли.
Мор так погрузилась в эту новую историю, что от звонка мобильного дернулась, будто на электрическом стуле. Убрала пальцы с клавиатуры, отпрянула от ноутбука, связь распалась.
– Черт!
Сердце бешено стучало, было видно, как над обнаженной левой грудью пульсирует кровеносный сосуд. Она схватила телефон со стеклянного кофейного столика. Бросила взгляд на экран: там высветилось «Анайя Патель».
Мор медленно выдохнула. Раз уж ей помешали, хорошо, что это хотя бы Анайя.
Нажала на зеленую кнопку:
– Итак?
Ровный, невозмутимый голос ее агента ответил из мобильных глубин:
– Итак, я все еще считаю, что ты совершаешь ошибку.
Анайя родилась в Лос-Анджелесе, однако говорила с заметным акцентом, как и ее родители-индийцы.
– Я не об этом, Анайя.
На том конце раздался искаженный помехами вздох.
– Итак, мне не сообщили ничего такого, чего ты не знаешь, – сказала Анайя.
– Зачем вся эта долбаная конспирация?
– Затем, что это Уэйнрайт. Он любит играть в игры.
Мор внезапно стало неуютно. Она торопливо отогнала это чувство, как отгоняют назойливое насекомое.
– Это, в конце концов, просто интервью. Сели – встали, – сказала она.
В трубке повисла тишина – слышно было лишь потрескивание, когда сигнал перелетал от вышки к вышке.
– А вот об этом мне кое-что сообщили. Боюсь, «сели – встали» не получится, – наконец откликнулась Анайя. – Им нужно два дня и две ночи.
– Для интервью? – Мор склонила голову набок, прикрыла глаза. Черная грива упала ей на грудь. – Такое ощущение, что эти ребята хотят надо мной поприкалываться, Анайя. А ты знаешь, я не люблю, когда надо мной прикалываются.