— Юль, лапы не подержишь? — Маруся выдёргивает меня со скамьи в углу зала и тянет на краешек татами. — Алекс сегодня с пацанами только занимается, а мне что делать? Давай проработаем апперкот, потом лоукик.
— Лоу запрещён на соревнованиях, Маруся, куда тебя занесло! — хохочу я, едва успевая выставить лапу перед грудью, но заслонить бедро всё же не успеваю — Маруся лупит меня под коленной чашечкой, несильно, играючи, но я всё же падаю, в полёте цепляя её за штаны свободной рукой и увлекая за собой.
Мы катаемся по татами, пытаясь побороть друг друга. Её пальцы свободны — кисти скованы лишь бинтами, моя правая всё ещё в лапе, а левой я продолжаю стягивать с неё штаны. Справку врач мне выписал не зря — уже через минуту начинаю задыхаться, оглушая пространство вокруг скрипучим бронхотическим кашлем, и оказываюсь на лопатках. Маруся тут же водружается сверху, зажав мои бёдра между своих и пригвоздив ладонями мои руки к ковру.
— Слышала, ты в столицу собираешься? Бросаешь меня? А я вот возьму всем на зло и в армию уйду! — она склоняется надо мной так, что выбившиеся из хвоста пряди её волос смешно щекочут мои щёки.
— В армию, значит? Будешь с АК-74 бегать? — подыгрываю я.
— Ага! АК — знатный ствол. Единственный, что меня возбуждает. И тебя тоже. Правда?
— Беретта — тоже ничего, — как странно, я смущена, хотя знаю Марусю уже несколько лет. Но я никогда не видела её такой.
— Беретта — отстой, и М-16 тоже, — она вскакивает на ноги и подаёт мне руку, помогая подняться.
Её рука болезненно скользит по ремешку часов — автоматически смотрю в циферблат и нервно вскрикиваю:
— Полдевятого! Я обещала сокурснице быть на её спектакле. Чёрт, опаздываю!
Ловлю недоумённый взгляд Маруси, и вдруг предлагаю:
— А пойдём со мной! Только на душ времени нету, надеюсь, ты не сильно сегодня провоняла!
Мы вместе выбегаем из спорткомплекса, садимся в автобус и едем до ближайшей к зданию прокуратуры остановки.
***
На входе выдаём встречающему пареньку, утыканному пирсингом, по горсти мелочи. Он не пересчитывает, лишь жестом указывает нам на вход в основное помещение. Зал практически не освещён, он полон самой эксцентричной публики: здесь странные очкастые хикки, всякого рода неформалы, грязные панки, узнаю ребят, которые каждый день играют в центре города на гитарах, агрессивно выманивая у прохожих деньги выкриками “Подайте музыкантам на пиво!”. Кто-то сидит на стульях, но большинство располагаются прямо на полу, полуразвалившись, куря сигареты и не только. Тихонько, по-турецки усаживаемся на пол и мы. Вскоре маленькая сцена освещается тусклым прожектором, и представление начинается. Ставят нечто по мотивам “Соловья и Розы” Оскара Уайльда. Всё жду появления Дины и дожидаюсь: она играет розовый куст. Говорящий розовый куст. Спектакль длится не более получаса, я не могу сказать, что происходящее на сцене мне интересно, но при этом — оно однозначно зачаровывает.
После представления сцена переходит во владение другого коллектива. Кажется, они пытаются изобразить некую современную панк-версию Горьковского “На дне”. Вскоре умытая от грима и переодетая в человеческие шмотки моя однокурсница появляется рядом с нами.
— Привет, я Дина, — она протягивает Марусе руку. Где-то эту фразу я уже слышала. Коммуникабельная Дина.
Досмотрев трешовую “На дне”, мы втроём решаем удалиться. Девчонки покупают по пиву, я как самая болезная — чай из Макдака. Мы исчезаем в одном из тёмных дворов, укрываясь от моросящего дождя в деревянной беседке. Девчёнки громко болтают, без умолку, будто они сто лет знакомы. Поначалу пытаюсь поддержать болтовню, но всё больше погружаюсь в себя, возвращаясь к обычному течению мыслей. Анька — Линдеманн — Ландерс — беспомощная я — Лоренц. Ненормальная связь имён, ненормальная связь судеб.
— Эй, ты чего такая кислая? — очередным ударом в бок возвращает меня на грешную землю Дина.
Лишь молчу. Не умею притворяться. Девчонки, с вами хорошо, но на душе всё так же гадко. Извините,
— Не трогай её, она ещё от смерти подруги не отошла, — вступается Маруся.
— От… от чего? — как странно, Дина учится на одном курсе со мной, а даже не слышала о том, что произошло. А вдруг, она не одна такая? А вдруг на самом деле все они не молчат лицемерно, а и вправду ничего не знают? “Мы все скорбим вместе с вами”, — слова Лоренца. Значит, тоже ложь?
Пока Маруся в наиболее щадящих выражениях пересказывает Дине мою историю, точнее, она и не моя вовсе, но я сделала её своей в тот момент, когда сделала “своей” Аньку, я молча таращусь в грязь под ногами. Что-то необузданное закипает во мне, как в тот день на кладбище, чувствую острую потребность говорить. Кричать о том, что внутри.
— А вы знаете, что её убил Линдеманн? И полиция знает, но ничего не хочет делать?
Две пары глаз уставились на меня, блистая в темноте влажным непониманием. Повторяю:
— Полиция всё знает, и им на-пле-вать!
— Тоже мне новость, — спустя паузу держит ответ Дина, — на систему надеяться — последнее дело. Я давно это усекла. То есть ты хочешь сказать, что некий извращенец похищает, насилует и убивает девушек, и всем наплевать? А мы на что?
На этот раз две пары влажных глаз таращатся уже на неё.
— Если всё так, как ты говоришь, то он не должен выйти сухим из воды. И если что — я готова помочь.
— И я, — поддакивает Маруся. — Нам нужен план.
В одно мгновенье давно ушедшая из-под ног почва вдруг возвращается обратно. Я обнаружила себя твёрдо стоящей на ногах, конечно, фигурально выражаясь, ведь фактически я всё ещё продолжала сидеть на рассохшейся деревянной скамье внутри беседки. Вдыхая свежий воздух осеннего вечера, я чувствовала, как жизнь возвращается в моё тело. Купаясь в этом чувстве, мне не сразу удалось заметить, как две девичьи ладони опустились на мои сложенные замком руки с обеих сторон. Неужели. Неужели, я больше не одна.
***
Следующий день в универе прошёл на благостной ноте. Несмотря на то, что все пары были лишь для нашей группы, и Дину я не увидела, мне было хорошо. Преподы меня хвалили — самозабвенная зубрёжка принесла свои плоды. Фито-няши не бесили — имея возможность лицезреть их вблизи, я уже знала, что не такие уж они и няши, и даже не такие уж они и фито — и они это знали, изо всех сил изображая доброжелательность, будто бы та была способна скрыть собою их ущербность. Даже бородатые борцуны не бесили, а тот, что был из шайки Первеза, подчёркнуто вежливо поздоровался со мной с утра.
Сегодня тренировки нет, и после занятий я спешу домой, чтобы запереться в своей комнате и сосредоточиться, наконец, на составлении того, что Маруся назвала “планом”.
— Как ты, выздоровела? Хорошо себя чувствуешь? — Лоренц вылавливает меня посреди улицы по пути моего следования. В этот раз я совсем не напугана и даже не удивлена — в последнее время я так часто о нём думаю, что внезапная встреча в городе выглядит скорее чем-то логичным и закономерным, нежели странным.
— Всё хорошо. Спасибо. Спасибо вам.
— Мы не в университете, давай на ты, — и вдруг он берёт меня з а р у к у! За руку берёт и ведёт в сторону припаркованной рядом машины.
Я помню атмосферу этой машины, помню запах ёлочки.
— Ну? — полуигриво произносит он, снова сверля меня взглядом. Моя рука давно освободилась, и я зажимаю обе ладони меж своих коленей, мне опять страшно, и я опять ничего не могу с собой поделать. — Я не враг тебе. А ты интересная. Видел вас вчера в “Маяковском”, ты была с подругами. Не знал, что увлекаешься современным искусством.
— Что… что вы там делали?
— Друзья позвали. Рыжую тоже видел. Розовый куст. Вот уж не ожидал! Девчoнки, вы молодцы! А хочешь ещё больше современного искусства? Любишь электронную музыку?
Непонимающе смотрю на него. Лоренц везде, теперь не только внутри меня, но и вовне! И он снова улыбается, и его лицо вроде не такое уж и страшное. За окном машины скромные солнечные лучи поджигают оранжевые верхушки деревьев; трудовой люд спешит по своим делам; освободившиеся после занятий студенты устремились кто куда — кто зубрить, а кто бухать; а мы здесь, в машине, только вдвоём, и для меня это ново.