— Аня? — шепчу я.
— Что ты сказала? — суровый голос доктора вырывает меня из объятий видения.
— Кристиан, а кто такая Аня?
— Пей!
Я никогда не видела его таким злым. Красно-синие огни играют на его бледном лице, огни ёлки, но ёлка же в доме, а мы на улице…
— Пей!
К огням подключаются звуки. Музыкальная гирлянда? Нет, это не музыка, это какие-то противные звуки. Будто электронные собаки воют. Уиу-уиу-уиу. Нет, это не ёлка — звук, как и свет, доносится откуда-то извне. Из-за забора. Звук и свет просачиваются в наш дивный сад через забор, как бесплотные воры. Но ведь там же ничего нет? Всё это призраки, всё неправда!
— Пей! — в третий раз кричит доктор и с силой вжимает хрустальные края бокала в мои плотно сжатые от страха и непонимания губы.
Видение возвращается — девушка оказывается ещё ближе ко мне. Будто бы хочет выкрасть меня у моего доктора! Она несётся на меня, оседлав солнечный свет, и, боясь быть сбитой ею, подхваченной, похищенной, я уворачиваюсь, выдернувшись из хватки возлюбленного и опрокинув уже всё содержимое бокала на свою грудь. Видение проносится мимо и исчезает в небесах. С небес я слышу: “Юля!”, и шепчу в ответ:
— Аня…
Громкий удар по воротам оглушает пространство. В недоумении гляжу на своего Кристиана: его лицо меняется. От неистовой злобы оно озаряется растерянностью, но вдруг я снова ловлю на нём такие знакомые, родные, обожаемые черты. Мягкость… Нежность. Не могу совладать с собой, обхватываю его тело руками и жмусь к его груди.
— Жаль, — слышу милый голос. — Мы многое не успели.
Вдруг он отталкивает меня, так, что я падаю со скамейки прямо в снег, и залпом осушает свой бокал.
— Жаль, что не вместе.
Его глаза стекленеют за стёклами очков, сливаясь с ними в единую субстанцию, блестящую и безжизненную. Он хватается за сердце и падает рядом. Вопль ужаса раздирает моё горло. Заваливаюсь сверху, погружая колени в снег, а лицо — в расстёгнутый ворот голубой рубашки. Что с тобой, Кристиан, тебе плохо? Ответь! Что с тобой? Любимый!!!
Ворота падают за моей спиной, но я даже не оборачиваюсь. Я цепляюсь за своего доктора, за своё всё, а он не отвечает. Он меня бросил. Что я сделала не так? Чьи-то грубые лапы отрывают меня от любимого и тащат прочь.
***
Закрываю свой лэптоп. Просмотрела новостные ленты всех сообществ моего родного города с фейкового аккаунта, и на душе стало и легко, и тяжело одновременно. Свою личную страничку я давно удалила, и вряд ли когда-нибудь заведу её снова. Лёгкие, невесомые лучи сентябрьского солнца проникают в нашу тесную, но уютную комнатку на четвёртом этаже, рассеиваясь об осевшую на оконных стёклах пыль. Нужно будет обязательно вымыть окно до холодов. Ведь окно — это так важно. Звук хлопнувшей за спиной двери отдаётся нервной дрожью в кистях рук, и я чуть не роняю лэптоп, в очередной раз напоминая себе, что всё, что тяжелее стакана воды, следует ставить на устойчивую поверхность — рукам моим доверия нет.
— Юль, ты уже дома? Мне Динка звонила, говорит, повязали Анькиного убийцу! Какой-то старик из соседнего региона, теперь его проверяют на предмет участия ещё в двух убийствах! — Запыхавшаяся Маруся бросает в угол спортивную сумку и чмокает меня в щёку.
— Знаю — интернет только об этом и трещит. Нашли всё-таки. Почти в годовщину… А что, Динка вернулась в город?
— Да, попутешествовала с гастролями всё лето, и решила вернуться, продолжить учёбу.
Хорошие новости.
— Чёрт, запястье потянула сегодня, где бинты?
Подаю подруге эластичный бинт, и оттенок невольной зависти в моих глазах не ускользает от её внимательного взгляда. Мы все сильно изменились. И она тоже. Она стала такой… внимательной.
— Не грусти, Юль! Ты же всё равно всегда мечтала стать тренером, и станешь им — для успешной тренерской карьеры успешная спортивная не нужна!
Закончив с бинтованием, она легонько меня приобнимает.
Вот уже две недели мы делим комнату в студенческом кампусе столичной Академии спортивной педагогики. Моя реабилитация ещё не закончена, да и невролог честно сказал, что полностью здоровой мне уже не быть. Но психиатр дал добро, Алекс в третий уже раз поговорил с руководством столичной Академии, а родители, сомневаясь, колеблясь, мешкаясь, но отпустили-таки меня учиться в другой город. Ещё в марте Маруся успешно сдала на разряд и подала запрос на спортивную стипендию в этом же учреждении — и её запрос подтвердили. Теперь мы здесь. Вместе. Приоткрываю окно, позволяя свежему воздуху проникнуть в комнатушку, сама забираюсь на широкий пыльный подоконник и продолжаю наблюдать за шумихой просторного внутреннего дворика, виднеющегося из нашего корпуса. Группы студентов снуют туда-сюда с ноутбуками и тетрадками, книжками и сигаретами, шумно общаясь, создавая ощущение жизни. Я никому не скажу, как тяжело мне даётся каждый учебный день, даже Марусе. Натерпелась жалости, хватит. Не схватываю на лету, как прежде, не поспеваю конспектировать, а элементарные по содержанию лекции выветриваются из памяти мгновенно — приходится по три-четыре раза перечитывать учебный материал, порцию за порцией, а на следующий день повторять снова. Главное — не пропускать визиты к неврологу и психиатру, вовремя принимать лекарства, хорошо питаться и потихоньку наращивать физические нагрузки. В Академии от любых занятий, связанных с физической активностью, я пока освобождена, но учиться ещё долго — надеюсь наверстать. Совсем недавно, в июне, родители боялись даже отпустить меня одну в магазин — я вечно где-то терялась, падала, забывала самые простые вещи. А теперь учусь в столице, и пока, кажется, никто даже не догадывается о моих трудностях. Новое место лечит. Лекарства… Одни калечат, другие — исцеляют. И моя подруга…
Любит пересказывать, как они забурились в тот посёлок, как встретились там с Ландерсом, как таранили ворота полицейским автомобилем. Как двое офицеров схватили меня под руки, буквально отдирая от бездыханного тела, а я кричала… Как не узнавала никого, а Ландерс с Алексом, закутав в форменную полицейскую куртку, силой удерживали моё беснующееся тело на заднем сидении, пока машина несла нас в город. Как мама плакала у больничной койки, а отец молился… Словно кино смотрю — сложно поверить, что такое было на самом деле…
Становится прохладно — соскальзываю на пол и тянусь к раме, чтобы закрыть окно. Снова эта слабость в ногах, они подкашиваются, и я чуть не ударяюсь подбородком о подоконник, но подруга вовремя меня подхватывает.
— Садись на кровать, я бургеров притащила, сейчас кушать будем. Лекарства после еды, ты не забыла?
Вдруг странная мысль приходит мне в голову: уже холодает, скоро зима, все разъедутся на каникулы, кампус опустеет…
Мысль эта когтистой лапою заскреблась о стенки черепа — как страшно остаться одной. После занятий ребята бродят по дорожкам, болтают, курят сигареты… Мне нельзя. А на выходных устраивают вечеринки — с музыкой и алкоголем, куда ж без него, но мне нельзя… В Академии с дисциплиной строго — за малейшее нарушение общественного порядка сразу отчисляют, так что вечеринки эти в целом мирные, как я слышала. Неоднократно Мара зазывала меня туда: “Пойдём! Развеешься, познакомишься с новыми людьми!”. От мысли о каких-то знакомствах становится неуютно. Не нужен мне никто, и в то же время кто-то очень нужен. “Такого, как Кристиан, больше не будет”, — рассматривая свои ладони, всё ещё помнящие его прикосновения, сказала я однажды психологу, когда посещала её сеансы, кажется, весной. “Ну так это же хорошо!”, — ответила тогда она. Как она могла такое сказать? Тоже мне психолог.
— Марусь, а что ты на Рождество делать будешь?
— Как что — домой поедем, наших навестим!
Она передаёт мне бургер, вкладывая мои ладони в свои и тепло их сжимая. С надеждой уточняю:
— Вместе?
— Конечно вместе, даже не сомневайся. Только вместе. Больше мы так не ошибёмся.