-- Близкие люди, молодой человек, у меня закончились лет тридцать назад, если не считать Марка Захаровича и брата. Чего вы от меня хотите?
Снегов достал из чемоданчика мешок, который при ближайшем рассмотрении оказался чехлом от подушки-думки, лежавшей на диване в квартире Сапаровой на Ленинградском шоссе. Следователи долго гадали, что бы так могло напугать Сапарову. Нужно было, чтобы она совершила необдуманный поступок.
Взгляд Сапаровой мельком пробежался по мешочку, но все-таки Снегов уловил в ее глазах страх: узнала Вероника Сергеевна свою подушку, узнала. Она артистично вздохнула:
-- Понимаю, но ничем помочь не могу.
-- Не уезжайте из города, -- попросил на прощание Снегов и отпустил Сапарову домой.
Она проворчала что-то о бесполезности ее вызова в институт и тратах на такси.
Через четыре часа заработал механизм придуманной Нестеровым инициативной провокации. В окне квартиры на втором этаже старого дома, где жили своей непонятной жизнью Сапаровы, Володя Полян увидел ее белое лицо. Удостоверившись, что посторонних наблюдателей во дворе нет, Сапарова включила свет. Так она делала уже неделю.
Еще через десять минут Вероника Сергеевна вышла из дома. Встав на обочине улицы, словно раздумывая, словно прогуливаясь, а одновременно проверяя, нет ли слежки, она поймала машину и поехала в сторону комплекса "Лебедь" на Ленинградском шоссе.
Как только вспыхнул свет, Володя Полян разбудил Нестерова, спящего на заднем сиденье снеговской "шестерки". Снегов обернулся и посмотрел, как генерал зевает и потягивается. Он передал по рации команду быть наготове, выскочил с параллельной улицы на Ленинградку и, не отставая, помчался за Сапаровой.
-- Ваня, пошли людей к дому Сапаровой, пусть рассредоточатся в арках и на крыше соединительного перехода. Оттуда очень удобно наблюдать за квартирой, -- попросил Нестеров.
Сапарова вышла напротив аптеки, не доезжая до своего дома метров сто. Володя Полян резко свернул в одну из арок, которые выполняли соединительную функцию между домами, и остановился.
Нестеров вышел из "Волги" и выглянул из-за угла. По освещенной мокрой асфальтовой дорожке Сапарова шла как раз в его сторону, почему-то удаляясь от своего дома все дальше и дальше. У Нестерова неприятно похолодели руки. Он почувствовал крысиный запах отсыревшей подворотни и могильный холод, идущий от стен. Делать было нечего. Подбежал к машине, велел мужикам пригнуться, фары были погашены. Машина замерла в темноте. Нестеров спрятался за квадратный кирпичный столб, над которым нависло черное беззвездное небо.
Шаги Вероники Сергеевны приближались к повороту и вдруг гулким эхом раздались уже внутри лабиринта арок. Она на ходу быстро достала ключи, выбрала нужный. Нестеров разглядел в противоположной стене дверь, которую Сапарова стала открывать.
Выскочившие со всех сторон члены оперативной группы напугали не только Веронику Сергеевну, но и Нестерова, мимо которого они пронеслись, как торпеды.
Эта стена в многоугольной колоннаде была выстроена бандой за одну ночь. Никто не обратил внимания на то, что арка немного выровнялась и уменьшилась в периметре, а в одном из ее боков оказалась плотно прилегающая к кирпичу металлическая дверь. Помещение получилось узкое, но длинное, вдоль одной стены стояло несколько столов: на одном помещалась огромная морозильная установка, на втором -- камера для сушки змей. На двух других столах змей разделывали, и делала это очень энергичная дама довольно почтенного возраста.
Так закончились химические опыты Вероники Сергеевны. Консультировал их из Киева Семен Сергеевич Крекшин, вдохновитель и педагог своей талантливой сестры.
9
Он лежал без движенья,
Как будто по тяжкой работе,
Руки свои опустив, голову тихо склоня...
-- Это про какого-то покойника стих. Вы уж погодите меня хоронить, Костя, я обязуюсь быстро поправиться...
-- Жуковский писал этот гениальный верлибр над усопшим Пушкиным. Но позволю себе заметить, что я не Жуковский, да и Пушкиных теперь маловато. Разве что здесь, в Северной Африке...
Алтухов стоял у окна, выходившего на площадку больничного комплекса, наблюдая за ярким ручейком посетителей и медицинского персонала.
-- Доктор сказал, что через два дня мне снимут швы. Здесь, при сорока градусах, все заживает быстрее, хотя если влажность увеличивается -- раны почему-то начинают... разбухать.
-- Эко вас выбрили, ужас! Тогда уж побрили бы всю голову. Как, не болит?
-- Обычные симптомы сотрясения мозга, и те проходят. Все-таки хоть какие-то лекарства мне колют.
Терехов был высоким, некрасивым человеком, с одутловатым лицом, напоминающим щекастого хомячка, с узкой полоской усов и желтыми глазами. Улыбался он подхалимски, но, перебинтованный, в ссадинах и синяках, вызывал жалость и участие. Один глаз его заплыл, веко вздулось и стало фиолетово-желтым. Губа тоже распухла, на затылке белели марлевые нашлепки.
Пришел он в себя только в больнице, и то через двое суток после того, как группа немецких туристов обнаружила его в пирамиде, раненного и без всяких документов.
Первые свои слова он, конечно, произнес по-русски. Медики обратились в российкое консульство, и те начали длительную проверку и установление личности. Держали Терехова в клинике на птичьих правах. Он не мог вспомнить, как его зовут, откуда он, где его родственники, где его деньги. Еще четыре дня ушло на лечение Терехова, пока он не вспомнил, что деньги у него были.
Пообещав докторам щедрое вознаграждение за свое лечение, он был на время оставлен в покое, но консульский сотрудник приходил к нему ежедневно, ожидая, когда раненый выйдет из состояния амнезии.
Этим сотрудником и был Костя Алтухов. После того как Терехов вспомнил свое имя, Алтухов сопоставил факты, заявленные Натальей Николаевной, а также руководителем группы, которая сопровождала туристов с Кипра. Из Москвы пришел факс с физиономией Терехова из анкеты на загранпаспорт. Личность была установлена.
Пока Алтухов перерывал кипы документов об исчезнувших за последнюю неделю российских гражданах, выяснилось, что Евгений Олегович Терехов в это время был убит в Новом Уренгое. Алтухову пришлось вылететь в Москву. Он получил данные о том, что Терехов лежит в клинике Каира с поврежденным черепом и амнезией -- потерей памяти.
В интересах новоуренгойского следствия эту информацию решено было не разглашать. Да и вообще, давно уж она наступила -- эта критическая масса информации, после постижения которой воспринимать что бы то ни было еще, -было просто не-пости-жимо.
И вот Алтухов во второй раз прилетел в Каир. Машина посольства встретила его и повезла по залитым солнцем проспектам, вдоль нескончаемо тянулись приземистые пальмы, а по обеим сторонам стояли невысокие типовые дома из белого камня. Солнце в этом мире, казалось, переливается через край, заполняя все щелочки и закуточки, не оставляя шанса ни одной тени.
И вдруг стало совершенно темно. Шофер остановил машину и, воспользовавшись паузой, задремал. Алтухов открыл дверцу, выскочил на улицу и уставился в небо. Оно из ярко-голубого внезапно стало темно-серым. Там, где только что находилось солнце, зиял огромный, черный, странный для взоров землянина диск, он пытался заткнуть дыру в черно-синем участке неба. А солнце теперь не казалось горячим и расплавленным шаром, а растекалось в темноте и в свою очередь пыталось вырваться из объятий черного диска. Алтухов даже не представлял себе, что такое бывает на свете, что существуют иные цвета спектра, нежели те семь, которые мы привыкли узнавать с детства.
Наваждение продолжалось с полчаса. Алтухов грустно проводил глазами лунный диск, сползающий с солнечного, и когда освобожденное в последний раз в этом тысячелетии светило засияло более или менее обычно, сел в машину. Шофер же солнечным затмением вовсе не интересовался.