-- Вашими стараниями. -- Моисеева была мрачна, но хороша, как водяная лилия. Лицо бледное, веки опущены. Она говорила, не поднимая глаз, как глубоко обиженный ребенок.
-- И вашими, и вашими. Приступайте, Александр Сергеевич, ваша очередь петь куплеты.
Полковскому неприятно было наблюдать за ерничаньем Нахрапова. Но, как это часто случается в далеко не нравственных ситуациях, он все-таки улыбался, когда у Нахрапова выходило что-то смешное. Он поздоровался еще раз и, как ученик, сдающий производственную практику под наблюдением руководителя, стал разъяснять Моисеевой, на какой стадии сейчас находится дело, каким образом она может нанять адвоката и когда ей будет предъявлено обвинение. Затем он спросил ее прямо:
-- Вы признаете себя виновной?
Моисеева усмехнулась:
-- Ну вы даете! Обвинения не предъявляете, а хотите, чтобы я признала себя виновной?
-- Постойте, голубушка Елена Ивановна, вы же сами нас вызвали, хотели говорить. Вы ведь учтите, у нас и без вас доказательства имеются, -вмешался Нахрапов. -- У вас в сумочке нашелся паспорт.
-- Я его всегда с собой ношу, -- простодушно ответила Моисеева.
-- И паспорт гражданина Терехова Евгения Олеговича?
-- Кого? -- переспросила Моисеева.
-- Гражданина Те-ре-хо-ва, летевшего с вами рейсом 167 из Москвы и погибшего при о-о-чень загадочных обстоятельствах, не без участия змеи, которую вы везли из Москвы. Вас не смущает, что все эти факты замыкаются на вашей персоне?
Это было все, что хотела узнать Моисеева. Сегодня ночью она приняла одно очень важное решение. Проплакав часа три и еле успокоившись, -- а плакала она беззвучно, только хлюпала носом, -- ближе к утру притихла, затаилась и стала соображать, как реализовать накопившуюся в себе злость. И вот проявилась с детских пор существующая в ее характере черта: если ей было больно, она, как мазохистка, старалась сделать себе еще больнее, может, чтобы заглушить первую боль, что ли. Она кидалась на штыки, она разбивалась о скалы, она жарилась на костре своей обиды, и боль сама собой заглушалась, утихала, таяла.
Муж Мишенька увез ее из Москвы сразу после институтского выпускного бала. Они поженились тайно, лишь через две недели, уже уезжая в Уренгой, Лена заявила матери и отчиму, что вышла замуж и наутро уезжает в другой город.
Никто не расстроился. Она знала, что новая семья матери хочет жить отдельной от нее жизнью, чтобы ничто не напоминало им, что был еще отец, профессор математики, двадцать шесть лет назад уехавший в Америку.
Елена росла чужеродной, будто подкидыш. Мать даже отчима упрекала, что он вот Ленку иногда балует, покупает ей что-то вкусненькое. Из дому, правда, ее никто не гнал. Могла бы и остаться в Москве. Но Миша нагрянул так внезапно, так быстро все за нее решил, что она впервые в своей жизни позволила управлять собой. Первый и единственный раз. Только через год после приезда в Уренгой он нашел работу. А вот в учителях биологии город нуждался. Вышло, что привез себе Миша и кормилицу, и добытчицу. Потом все пошло на лад, хотя Лене порой казалось, что она плывет с ним на большом корабле и просто нет возможности сойти на берег. А плавание ей уже надоело. За тот год, пока он сидел дома, он разучился быть заботливым и внимательным. С тех пор как Лена познакомилась с уволенным в запас рядовым Моисеевым, проездом гостившим у своего товарища по роте, брата ее сокурсницы, прошло два с лишним года. И только один месяц, в самом начале замужества, она действительно любила Моисеева.
Но все дело в том, что она прижилась к нему, как прививка к саженцу, вот и все. Она вовсе не собиралась менять свою жизнь, сходить на берег. Не решилась бы. И вот, пожалуйста: печальный финал этого жертвенного заплыва. Два года молодости -- насмарку, а дома, в Москве -- позор. Но уж лучше позор, чем грязь и нечистоплотность в семье. Ведь если он изменил ей, значит все кругом ненастоящее, фальшивое, бывшее в употреблении, "б/у"...
Почему-то она вспомнила про увиденную ею в Москве, в районе Таганки вывеску -- "Соебщество". Название показалось ей как раз очень подходящим к ее случаю. Может, и правда ей помогут... Ведь вроде налицо прелюбодеяние. Ей даже в голову не могло прийти, что если даже висит вывеска, то это еще ничего не значит.
8
У недавно отремонтированного особнячка на Нижегородской улице с вывеской "Соебщество адвокатов" остановился "600-й Мерседес" (вернее шестисотая) с затемненными стеклами. Отворилась дверца, из машины выпорхнула роскошно одетая дама и тут же скрылась за дверью офиса. Прислуга в виде вооруженных короткими автоматами ажанов спешно доложила о посетительнице, и почти мгновенно стали отворяться массивные, черного стекла двери. Дама оказалась сперва в приемной, а потом, через некоторое время, после необходимой социально-номенклатурной паузы, и в кабинете хозяина офиса.
Пока хозяин в крутящемся кресле беседовал с кем-то судьбоносным сразу по трем телефонам, посетительница успела присесть в неловкий для дам в короткой юбке и неудобный для мужчин с больной поясницей кожаный диван и огляделась. У стены стоял шкаф с сувенирами, из сущности которых можно было понять, что хозяин -- лицо приближенное... Стены кабинета были увешаны дипломами, лицензиями, благодарственными письмами и разрешительными справками в адрес одного человека.
В углу, под портретом президента страны, на длинных ногах стояла птица (предположительно -- цапля), которая в клюве своем держала весы и изображала Фемиду так, как представлялась богиня правосудия хозяину кабинета. Рядом находился глобус, сделанный в виде головы хозяина кабинета. Ни одной страны на этом глобусе не было видно -- вся планета была обклеена фотографиями говорящего по телефону босса.
Даме стало скучно, она с трудом поднялась с кожаного дивана, прошлась по кабинету, теперь уже пристальней разглядывая настенные, в разного рода рамках, документы. Грамота Анфиногенового монастыря о том, что Цаплин прошел в нем курс созерцателя прекрасного пола, соседствовала с Орденом почетного Буддиста, а статуэтка Немезиды вместо меча держала в руках книгу все того же хозяина кабинета, который все никак не мог отлепиться от телефонной трубки.
Посетительница не выдержала, спросила:
-- А все-таки как правильно называется ваша организация?
-- Конечно же -- "Сообщество", -- ответствовал босс, -- но краска отколупнулась, и получилось не совсем прилично. Но это тоже реклама. Завхозу шею намылю... -- И продолжал играть с переговорными устройствами, созванивался с банком, обматерил шофера, дал указание коменданту заказать кому-то пропуск, послал дочери машину, велел зятю идти в бухгалтерию, обозвал жену сукой и наконец, вздохнув, бросил все трубки, встал с кресла. Только он успел представиться: "Валерий Цаплин, тот самый", -- как затрезвонил еще телефон. На сей раз с гербом на циферблате.
На столе Нестерова стоял такой же -- телефон правительственной связи, в просторечии называемый "вертушкой". Цаплин живехонько ухватился за трубку, после чего, поймав взгляд посетительницы, поднял глаза к потолку, давая понять: мол, сам звонит, сам Боря, и не какой-нибудь другой, а президент... советуется. И невдомек было гостье, что никакая "вертушка" ни с каким президентом сейчас не звонила, а Цаплин сам незаметно нажал кнопку звонка и говорил, одновременно и эпатируя даму, и создавая себе имидж всевластья, в пустую трубку...
Между тем посетительницу заинтересовал висящий на стене документ. Она уже не отрываясь читала его. Это был список тех услуг, которые оказывались посетителям этого экстравагантного офиса.
Удовлетворенный тем, что дама отвлеклась на настенную пропаганду, хозяин кабинета Валерий Цаплин приподнял вдруг пиджак и, пока дама отвернулась, смачно почесал давно уже зудевший бок. После этого предстал перед посетительницей в первоначальном деловом виде.
Пока уважаемый читатель силится угадать, что же за посетительница пришла к Валерию Цаплину, про которого уже ясно, что человек он в высшей степени неординарный, даже отмеченный, дама сделала изящный жест рукой, и уже через полтора часа не только она, но и генерал ФСБ Нестеров, а заодно и читатели смогли познакомиться с этим достойным внимания документом.