— Никто. Я Робин Гуд.
— А я Вильгельм Телль.
Нужный человек был моим отцом.
Вечером я спросил у Димы, стоит ли, надо ли, ведь внутри Останкинской башни всегда полно народу, а людей иногда очень жалко.
— Глупости, — ответил Дима.
— Объяснись! — я почему-то стал злиться.
— Можешь себе представить, как это нас с тобой свяжет. Кроме того, я уговорил тебя обратиться к твоему отцу. Ты ещё не понял, что произошло возвращение блудного сына, и нам больше некого бояться. Потом у нас будет кока, которой хватит на всех, кто нас заинтересует. Плюс, ты же ненавидишь телевидение.
Моего плана взрыва телебашни в деталях не знал никто. Меньше всего в нем понимал Дима, хотя ему и отводилась главная роль. На нем была куртка на синтепоне, пропитанная тем, чем полагается пропитывать синтепон в таких случаях. От более или менее серьезной детонации куртка должна была рвануть с необходимой силой. Дима ждал меня в башне, чуть выше цоколя. Я позвонил в милицию из автомата и объяснил, что Дима террорист, что у него взрывчатка, что он стоит там, где стоит. От меня Дима получил инструкции: в случае милицейской экспансии бежать не на улицу, а вверх, к шпилю. Я поднялся на крышу тридцатиэтажного дома в Медведково и стал ждать. В милиции работают грубые люди, они озлоблены низкими заработками и плохой технической базой. В стране бардак. У милиции сегодня выход один: стрелять во все, что движется.
Стоя на крыше тридцатиэтажного дома в Медведково, я смотрел, как опадает, фантастично кренясь, знаменитая иголка на горизонте. В домах шипели пустые телевизоры. Ошалелые люди желали цветных картинок и бешено крутили гетеродин. В Отрадном пьяный телемастер вылез на крышу, смотреть антенну, огляделся и прошептал: «Ядрёна феня! Останкино завалило…»
Я сел в автобус и поехал на Лосиноостровскую. Они заварили нижний кран цистерны, идиоты. Пришлось заложить пиропатрон. В шуме железнодорожного узла хлопок пиропатрона потерялся, как я в толпе отъезжающих на Север спустя два часа.
Кокаин (жидкий, разумеется) хлестал из огромной трещины в цистерне, пробитой моим пиропатроном. Кокаин хлестал на ржавые рельсы, на мазут и желтые камни, грязь смешивалась с грязью. Больше всего на свете я ненавижу наркоманов и наркотики.
Бесы
По улице перли монотеисты. Страшно подумать, в городе три миллиона жителей, и каждый из них монотеист. Бедный Иегова. «В очередь, сукины дети, в очередь!»
Снежный покров имел такой вид, какой обычно имеет постель больного после двух недель прозябания в оной. В домах шевелились люди. Я слишком сильно чувствовал это. Наверное, я снова заболеваю.
Мы с Юрой, попивая пиво «Амстердам», изнеженно и брезгливо ползли по ночным выстуженным наглухо дворам. «Холодно!» — произнес Юра. «Здесь неподалеку живет Олег по кличке Джексон Скотт, можно пойти к нему и выпить чаю с марципанами», — ответил я. «У него не чай, а бурда, — сморщил Юра свой крысиный фас, — кроме того, эта крыса жадна до марципанов». Мы подошли к подъезду Олега, покурили, потоптались и, не желая делиться «Амстердамом», тронулись восвояси.
В это время Олег по кличке Джексон Скотт сделал скользящую петлю из мягкого пухового шарфа, привязал свободный конец к люстре, влез на стул, надел петлю на шею и, надеясь, что конструкция его не выдержит (вышеозначенные эволюции должны были толкнуть его родителей на приобретение новой кожанки для сына), прыгнул со стула. Надежды его оправдались, он рухнул на пол, на него чугунная люстра. С черепом его произошло то же самое, что с орехом в рекламе «Баунти».
Утром в институте обсуждали смерть Олега. «Прежде, чем работать со своим телом, — пропищал юноша в бронежилете, — надо проштудировать учебник по физиологии». — «В данном случае, по физиологии растений, — пробасила девушка в кепке, — дерево — оно и есть дерево». Я сделал трагическое лицо, посмотрел на Юру и выдавил: «А ведь это ты его убил». — «Ты гад!» — ответил Юра. «Нет, в самом деле, — продолжал я, — ты научил его плохому, но забыл научить тому, что к плохому надо плохо относиться». — «Отстань, гад, — подытожил Юра, — я развожу рыбок и к плохому отношения не имею». — «Скажи мне, Юра, — не унимался я, — кто хороший человек? Тот, кто разводит рыбок, или тот, кто умирает за идею?». Вечером Юра подарил мне один из своих аквариумов.
После однажды проходили мы мимо дверей дома, в котором обитали две обильно намазанные лесбиянки. «Может, зайдем, — предложил Юра, — они хорошие девушки?» — «Нет! — отрезал я, — они опять начнут при нас трахаться, а я устал желать недостижимого». Мы потоптались перед калиткой, но так и не зашли.