Судьба китаянки
Задать имя или придать прозрачность можно только символу, а тексту или рисунку нельзя.
Колокольни Сергиева Посада — предметы грубые. Даже в мегалитах есть своя доза изящества. В посадских же колокольнях ничего подобного нету. Но именно это отсутствие обычного для предмета архитектуры качества и порождает вокруг колоколен плотный фон желтоватого, особенно в летнюю пору, смирения. В непосредственной близости от строения мощность фона такова, что обыватель старой закалки передвигается в оном с половинной резвостью, а молодой хохочет и плюет на пол густой мутной слюной. Регулярно окутывает вдруг всю тамошнюю окрестность мясной волосатый грохот, и от него враз гибнут эпилептики да тиккеры. Зато к роженицам, даже к неживым, приходит назад молоко. Монах матерый любит под рокот этот присесть и пустить беса по ветру, не забывая отирать епитимью о подрясник. А случается и так, что юный трепетный дьякон, страшащийся все еще пятисотицей через жупел пройтись, долбанет мощевиком по дароносице, и лежит у всех на виду, плачет, яко чудотворный иконостас.
Долетал колокольный шум и до поселка «Передний Край», где на берегу, и даже в каком-никаком саду, располагался треснувший посредине от конька до фундамента коттедж. Треснул он позавчера, но обитатели обнаружили этот факт лишь сегодня. Обитателей было трое. Феликс, худой брюнет с квадратным лицом, застыл на балкончике мансарды, отведя левую руку назад, а два пальца правой засунув в трещину. Яков, блондин с асимметричным лбом и глубокой, вертикальной на нем морщиной, развалился тут же, в причудливом, похожем на игольницу с застрявшим в ней цветным лоскутом, шезлонге. На своем незаурядном лбу он держал огромную, величиной с крупную виноградину, каплю росы, без сомнения накладную. Марина внизу, в никелевом сарайчике, более всего формой напоминавшем карликовую донецкую домну, лила из глубоко гудящего ведра жемчужные помои в корыта шершавым и суровым свиньям. Свиньи ели, не поднимая глаз; они тоже были счастливы.
— А дом-то треснул! — обращаясь вниз, к Марине, крикнул Феликс. Он вытащил пальцы из трещины, согнул, разогнул снова и вставил обратно.
— Тише, — зашептал Яков, стараясь не дать гомерической росине скатиться. — Она терпеть не может шума, когда кормит.
Марина удовлетворила животных, понаблюдала за их скупыми, поразительно рациональными движениями (сказывалось присущее свиньям чувство собственного достоинства, однако имел значение и переизбыток плоти) и наконец оказалась на балкончике, там же, где и Яков с Феликсом.
— Я говорю, что дом треснул, — настаивал на своем Феликс.
— Это не ты говоришь, — заметила Марина, — это тема уже.
— Я имею в виду, что он натурально треснул.
— Ну да, так оно и есть.
— Чего делать-то будем?
— А что тут поделаешь, тема.
— Не лапидарничай.
— Сам такой. Ничем не связанный дом обязательно треснет, а после развалится.
— Может, нам маленького завести.
— Слушай, вот этого вот не надо.
— Мариша, чего тебе не хватает? — Яков нечаянно расслабил мышцы лица и едва успел поймать в ладонь капризную росину.
— Чего мне не хватает? Один мужик сует пальцы свои куда попало, другой без конца цепляет на морду всякую дрянь, а я тут с ведрами одна…
— Но, любимая, — вытащил смиренно пальцы из трещины Феликс, — ведь с самого начала свиньями восторгалась только ты.
— Не смей их так называть.
— Хорошо, элитными сычуаньскими хрюшками по две с половиной тонны за хряка интересовалась только ты.
— Тем не менее животные эти кормят еще и тебя, и этого прихлебателя.
— Я не прихлебатель, — ничуть не обиделся Яков, — я художник.
— Где же твои художества, художник?
— Вон там, — Яков показал пальцем вниз, на сарайчик со свиньями.
— Хрюшки мои! — Марина выкатила вперед налитые кровью глаза, и когти на пальцах у нее стали вдвое длиннее.
— Хрюшки твои, а художества мои, — пояснил Яков.
— Все дело в том, — совершая какие-то пассы, перебил Феликс, — что у нас нет общего хобби. У нас провисает досуг.
Марина вдруг неожиданно и страшно успокоилась. Весь ее грубый, большой организм, секунду назад напоминавший атакующего осьминога, обратился вновь в подобье обаятельного прямоходящего непарнокопытного.
— Ну да. Только что делать?
— Остается завести китаянку, — влез опять Яков.
— Это почему ж китаянку?
— И почему это остается?
— Начну с конца. Почему остается. В ночных клубах шумно, душно, и если вовремя не вмазался, то надо постоянно пить. В театре мне все время хочется писать и плакать. Кинематограф покончил с собой. В саунах по колено сальмонеллы, а боулинг слишком круглый.