Феликс поставил поднос на столбик балконной ограды и сразу как-то обмяк, приобрел форму, так, словно составляющее его вещество неведомым образом стекло в нижнюю часть организма.
— Сядь, Феликс, выпей чуть, — ласково, но с нажимом сказал Яков и налил текилу в две кофейные чашки.
Оба выпили, закинув головы, и зажмурившись.
Когда они открыли глаза, в мире многое изменилось. Морда златокрота стояла в небе теперь под углом к обоим наблюдателям, и очевидно было, что зверь пройдет мимо, хотя и совсем недалеко. Все заполнял оглушительный грохочущий хруст, в котором теперь появилась аритмичная животворящая струя, это зверь продолжал менять курс.
Яков и Феликс молчали, переживая как снег на голову свалившееся продолжение биографии.
— Чего это он вдруг, — наконец осторожно произнес Феликс.
Яков помолчал, опрокинул еще рюмку и наконец продекламировал:
— Это что еще такое, — Феликс посмотрел на товарища с потливым недоверием.
— Отрывок из «Пробуждения Цзао-Ван», автор Хуайнань-цзы. Что-то вроде оды домашнему очагу.
— А кто такой это Хуянь?
— Философ китайский, древний, описал искусство Цинфу.
— Цинь что?
— Цинь — фу! Искусство управления эластичностью цен.
— Это как?
— Это неактуально. Цинфу — это насекомое, нечто среднее между нестадной саранчой и непарным шелкопрядом, очень вкусное…
— И что с ним делают?
— Китайцы попроще добавляют в лапшу, а хитрые китайцы устраивают ему кровопускание. Добытой кровью надо намазать восемьдесят одну монету, кровью личинок мажут еще восемьдесят одну. На эти деньги приобретают товар. Через восемьдесят один день деньги возвращаются к вам назад, независимо от количества проданного товара. Как видишь, спрос и прибыль тут находятся в обратной зависимости.
— Надо попробовать.
— Я не знаю кровосодержащих насекомых. Хотя мысль здравая. Только практиковать это искусство неразумно, лучше его преподавать.
— Может, сначала сами попробуем, вдруг не сработает?
— Если поставить цену за урок баксов в пятьсот, то курсы заинтересуют только предпринимателей «на взлете». То есть людей, находящихся ниже пика своего развития. Им будет интересно повысить стабильность своей удачливости за счет секрета удачливости нашей. То, что мы с успехом возим из Китая каких-то особенных, удивительно дорогих свиней, очень заинтригует народ. Деньги эти люди будут вкладывать эффективно уже в силу того, что чутье их пока в процессе развития, да и поездка в Южный Китай, пусть и за тараканами, дело полезное для любого купца. Отбоя не будет от студентов, если Марина на рекламу даст.
— Молодец, и с головой неплохо сообразил.
— А что голова?
— А стишок?
— Ну, стишок?
— Ты стишок этот вспомнил до того, как я ее… того, или после?
— После, конечно. А ты видишь прямую связь?
— А ты не видишь!? Жучара! Стоит гора или мимо ползет, разницы нет, лишь бы на тебя не наезжала. А башка, на шесте она или на блюде, один цынь, по крайней мере, юридически.
— То есть ты всерьез считаешь, что он головы напугался?
— Была девка, он полз сюда, стала голова, он ползет отсюда. Если по понятиям, ты меня развел на шоу без предоплаты. Ну да ладно, хоть живы остались.
— Феликс, не надо, мракобесие это.
— Вот такой я мракобес. Ты как соучастник пройдешь, а я с отягчающими.
— Слушай, он мог и башни напугаться!
— Да ты посмотри на него, он этой башни и не заметил!
— Башни не заметил, а башку заметил?!
— Яша, мне все ясно. У тебя там тоже своя есть ясность какая-то. Я — лох, ты — лих. Отличие в одну букву, и юридически мы в одной лодке, хотя ты и у руля. Или ты прокурору станешь про цынь излагать? Одно утешает, что у нас тоже есть.
— Что у тебя есть?
— Чутье это твое…
— Ишь, какой чуткий! Этими китаянками пол-Москвы затарилось, и чего это они. Разошлись мы с тобой, Филя, вместе, и проделали это с какой-то неприятнейшей серьезностью.
— Ладно, давай улыбаться.
— На Маринины связи надеешься? А не вернется она?