На Каирской площади одинокий пьяница осыпал бранью сияющий шар над расположенной в ее центре общественной уборной. Я вошел в бистро, где Эстер обещала меня ждать. У стойки, облокотившись, сидели двое водителей, двое крепышей с опухшими от сна глазами, с серьезными лицами. Эстер не было. Ничего не заказав официанту, я попросил в баре кофе. Справляться о женщине, которая вас обманула? С мерзким вкусом цикория во рту я снова оказался на площади. Совершенно один. Сонные грузовики запрудили улицу Нила. Где-то тихо шелестела типография. Вдали хриплый голос затянул патриотическую песню: пьяница возвращался домой проспаться. Украшавшие фасад здания, в котором находится Каирский пассаж, лепные головы египтян или сфинксы, будто узнав меня, выглядели так, словно собирались загадать мне загадку.
Не знаю, почему я свернул в пассаж. Может быть, потому, что решетка была распахнута, хотя ей следовало быть закрытой. На своих абсолютно бесшумных каучуковых подошвах я прошел перед враждебными лавками, в затемненных витринах которых, демонстрировавших полную гамму дамского белья и других менее поэтических аксессуаров, отражался мой силуэт. Внезапно у меня возникло впечатление, что из чрева одного магазина за мной наблюдают какие-то человеческие фигуры. В течение трех секунд я направлял луч своего фонарика на восковых манекенов с восхитительными лицами, с хорошенькими крепкими розовыми грудками. И тут же споткнулся о предмет, напоминающий сваленную в углу галереи груду тряпья. Но это не были тряпки. Нечто вроде манекена. Не розовое. И столь же неживое.
Из телефонной будки бистро на улице Поля Лелона, где шумела крикливая толпа грузчиков из Национальной службы перевозок парижской печати, я позвонил по определенному номеру.
– Комиссариат, – ответил мне заспанный и хриплый голос.
– Каирский пассаж, – сказал я.
– Ну и что?
– Задушенная женщина.
– Почему не изрубленная на куски? Подожди-ка, кореш, на проводе. Раз ты так любишь шутки, сейчас приедем с тобой поразвлечься.
– А на улице Монторгей тоже была шутка?
– О! Дерьмо!
Фараон отодвинул трубку от лица, чтобы крикнуть своим сидящим за картами товарищам:
– ...Садист вернулся.
Не знаю, попытался ли он затем узнать у меня дополнительные подробности. Меня там больше не было.
Вероятно, в тот вечер господин Эжен Мэро выиграл приличную сумму в своем клубе. Скорее удачлив, этот малый. Репутация Левиберга будет весьма подмочена скандалом, который вскоре разразится.
Глава одиннадцатая
Фабричная марка
Мне удалось заснуть лишь незадолго перед тем, как пришедшая на работу Элен меня разбудила. Я рассказал ей о своей встрече с Мэро, но скрыл от нее звонок Эстер и все остальное. А затем принялся ждать в скорее мрачном настроении. К десяти часам пришли два типа. Мягкие шляпы, незаметный костюм, неприступный вид.
– С вами хотел бы побеседовать комиссар Фару, – сказал один из шпиков, продемонстрировав, что было совершенно излишним, свою медаль.
– А!
– Да.
– Фару – мой настоящий друг, но не думает же он, что я у него на привязи?
– Он хотел бы вас видеть, – повторил другой.
– У них что, нет телефона в тридцать шестом участке?
– Много работы. Ну так как? Вы идете или нет?
– Кто мне докажет, что вы настоящие полицейские?
– Ох! Жюль, ты слышишь?..
Он повернулся к своему немому товарищу:
– ...Не настоящие полицейские? У него есть нюх, у этого детектива!
– Ладно, – сказал я. – Иду за вами. Но что за нравы! Фару мне за это заплатит!
– Ну, на это нам наплевать. У нас приказ.
– Должен ли я взять чемодан? С вами никогда ничего не известно.
– О чемодане никаких инструкций не имеем, но ваша бабушка всегда успеет его собрать. Как вы сказали, никогда ничего не известно.
– Послушайте, вы! – возмутилась Элен.
– Заткнись, – сказал полицейский. Ошибки быть не могло. Настоящие фараоны!
На улице Святой Анны нас ждала полицейская машина. Мы забрались в нее. Она поехала, но не в сторону Набережной ювелиров, а остановилась чуть дальше улицы Постящихся. Я ничего не сказал. Служащие фирмы "Ткани Берглеви", с которыми мы сталкивались в помещении, сохраняли соответствующее обстоятельствам выражение лиц. Лицемерно грустное и искренне любопытствующее. В хорошо известной гостиной со стильной мебелью Фару совещался с парой коллег.
– А! Вот и вы! – произнес он. – Вам знаком этот дом, не так ли?
– Более или менее.
– А господин Рене Левиберг?
– Тоже более или менее.
– Мадемуазель Эстер Левиберг?
– Чуть лучше.
– Хорошо. Не мне поручено вести следствие, но узнав, что вы замешаны в этом деле, я решил в нем поучаствовать.
– В каком деле?
– Сегодня ночью Эстер Левиберг была убита.
Я разыграл удивление. С изрядным талантом. Я уже репетировал реакцию ошеломленности. Флоримон Фару сообщил:
– Около трех часов ночи ее нашли в Каирском пассаже полицейские из местного участка, которых оповестил тип, жаждавший сойти за садиста с улицы Монторгей. Сначала она была оглушена тупым предметом, а потом удушена руками...
– Ив чем...
– Потерпите. Она вела дневник. Записи на французском и на идиш, половина на половину. И там среди прочих имен и довольно пустого вздора – говорю только о французском тексте, другой еще надлежит перевести – упоминаетесь и вы.
– Спасибо за внимание.
– Это список ее любовников. Похоже, она была охоча до мужиков и не слишком разборчива. На грани болезни! Ее устраивал любой кобель. Случалось, что она на улице приставала к незнакомцам. Не исключено, что – случайный встречный.
– Я не был ее любовником. Серьезно увлекся ею в 1930 году, но ведь это было в 1930.
– Потом мне расскажете.
– Надеюсь. Что она писала обо мне в своем дневнике?
– Вот что...
Он полистал плотную тетрадь в черном кожаном переплете.
– ...Нестор Бурма... Ваше имя повторено четыре раза подряд. Вы, наверное, произвели неизгладимое впечатление... Если бы Морено вернулся. Нестор Бурма подошел бы великолепно. Прекрасная мысль. Нестор Бурма не откажется мне помочь... Затем еще две страницы, ни складу, ни ладу.
– Никаких выпадов против брата?
– Ничего такого. А что за выпады?
Значит, Эстер полностью не доверялась бумаге. А следовательно, и всему остальному можно было верить лишь с большими оговорками... Разве что в тексте на идиш... Этот язык более подходящ для брани. Я сказал:
– Если вы хотите знать, она не любила своего брата. Он разлучил ее с первым любовником.
– Я в курсе. Господин Рене Левиберг рассказал нам об этом Морено. Он также обратил наше внимание на то обстоятельство, что Морено принадлежал к числу ваших друзей. Если послушать его, забавный персонаж.
– Он не лжет.
– И этот Морено якобы вернулся?
– Эстер себе это вообразила. Вот почему она возобновила отношения со мной.
– Чтобы ограничить возможный ущерб?
– Да.
– Что же вы предприняли?
– Ничего. Что я мог предпринять? Все это – чистый бред. Морено умер.
– И он тоже... Прямо чума какая-то! В вашем окружении повышенная смертность.
– Он умер не в моем окружении. И не сейчас. Он умер в 37. В Испании. Расстрелян фалангистами.
Фару нахмурил брови:
– Знаете, не верю парням, которые отправляются умирать, черт знает где. На прошлой неделе задержал один такой призрак. Он вроде погиб в России, в мундире эсэсовца. Я его подобрал на площади Шапель, в форме Иностранного легиона...
Я ничего не ответил.
– Ладно. Сейчас нас занимают другие вопросы...
И он принялся задавать их мне, коварные и скучные, всегда одинаковые, но по-разному звучащие. Затем они вызвали Рене Левиберга. Он явился, явно не подавленный горем, но с чаще мигающими глазами. Скорее озабоченный. Мы провели нечто вроде совещания, на котором говорили прежде всего полицейские. После чего эти господа, понявшие, что бесцельно тратят деньги налогоплательщиков, вернули нас к нашим делам. Я вышел из гостиной одновременно с Левибергом.