Ввиду постоянной угрозы войны с Японией работа с партизанами на Дальнем Востоке курировалась на самом высоком уровне. В 1939 году народные комиссары обороны и внутренних дел СССР Климент Ворошилов и Лаврентий Берия подписали совместное указание об оказании помощи партизанскому движению в Маньчжурии. Согласно этому документу, данный вопрос был передан в ведение военных советов Дальневосточного фронта. А начальникам региональных УНКВД предлагалось «оказывать полное содействие в проводимой работе, в частности, в проверке и отборе из числа переходящих со стороны Маньчжурии и интернированных партизан и передаче их Военным советам для использования в разведывательных целях и переброски их обратно в Маньчжурию, а также в приеме переходящих советскую границу партизанских групп и отдельных связистов»1.
Периодически на советской территории организовывались совещания, где обсуждались стратегия и тактика ведения боевых действий и деятельность коммунистических организаций Маньчжурии. С декабря 1940-го по март 1941 года очередное такое совещание проходило в Хабаровске. Специально для него Ким Ир Сен со своими соратниками Ан Гиром и Со Чером подготовил доклад о работе Южноманьчжурского комитета компартии Китая. (Этот документ сохранился в российских архивах и недавно был опубликован2.) Очевидно, что в условиях тяжелых боев и отсутствия постоянной связи как с руководством китайских коммунистов, так и с советской стороной партизанам было не до партстроительства, что нашло свое отражение в докладе. Там указывалось, что «члены партии партийных документов не имеют, членские взносы не платят», что «слабо была поставлена массовая работа, а также политвоспитательная работа среди бойцов», и, наконец, «появилось предательство». Для исправления ситуации предлагалось «развернуть борьбу с разными уклонами и шпионажем». Кроме того, в документе сообщалось, что южноманьчжурским коммунистам необходимы военные кадры-специалисты, печатная аппаратура, газеты, журналы («но сколь чего, ответить не можем»), а главное — установление регулярных контактов с ЦК КПК, «чтобы мы получали указания». Доклад Ким подписал китайским вариантом своего имени: Цзин Жичен. В дальнейшем именно так его именовали в период нахождения в СССР.
Ким Ир Сен выехал на совещание в сопровождении советского офицера. «Прибыл в Хабаровск, а там снегу по колено, трескучий мороз, — вспоминал он. — Нам, рыцарям тайги, все выглядело сказкой. Ни выстрелов, ни грабежей, ни голода. Мирные проспекты, счастливые лица прохожих, свободная речь, бодрые шаги… Все это было пульсом той жизни, которую мы представляли себе как идеал…»3
Совещание проходило в обстановке строгой секретности, в армейской казарме, подальше от глаз и ушей посторонних. Позиция советской стороны на тот момент заключалась в том, что корейские и китайские бойцы должны влиться в ряды Рабоче-крестьянской Красной армии и временно свернуть свою деятельность в Маньчжурии, чтобы избежать повода для возможного военного столкновения СССР с Японией. Некоторые партизанские командиры возмущались такой постановкой вопроса. Ким, если верить мемуарам, предложил компромисс: использование советской территории в качестве тыловой базы и проведение в Маньчжурии небольших операций «малыми отрядами», который и был принят совещанием.
Вскоре для перешедших в СССР партизан, количество которых стремительно росло, были созданы две военные базы: Северный лагерь «А» в Хабаровском крае и Южный лагерь «Б» в Приморском крае, под Ворошиловом (Уссурийском). Дальневосточный фронт поставлял туда самое необходимое — строительные материалы, палатки, лекарства, некоторые продукты питания. Партизаны же, в свою очередь, сами возвели казармы и хозяйственные постройки, заготавливали в тайге ягоды и грибы, помогали на сезонных работах местным жителям.
«Встречая весну на чужбине. 1 марта 1941 года. В лагере Б» — такую подпись Ким Ир Сен оставил на снимке с Чен Сук. Эту карточку они позже считали «свадебной», поскольку впервые снялись на ней вместе.
Многие корейцы в СССР впервые в своей жизни увидели кино и… черный хлеб. На один прием пищи полагалось 200 граммов хлеба, однако корейцы долго не могли привыкнуть к странному для них продукту и плохо ели его. Зато водка, одинаково близкая русскому и корейскому народам, у бойцов шла на ура.
«В лагере имелась и машина интендантской службы, — читаем на страницах «В водовороте века». — На этом грузовике нам из ближайшего подсобного хозяйства привозили необходимые продукты. Шофером этой машины был советский человек. Ли О Сон ходил за ним по пятам, чтобы научиться водить машину. Иногда он ездил вместе с ним и в подсобное хозяйство. В результате этого Ли О Сон научился не только водить машину, но и пить водку. Кажется, советский шофер был очень пристрастен к этому напитку.