Так уж случилось, что в спешке все они, «москвичи», как-то прозевали Бурова, не придали значения его неспрогнозированной активности. А как же он мешал им теперь вести переговоры, придавая генсек-президенту, пусть иллюзорную, но все-таки уверенность в себе; сотворяя для него ощущение контроля над ситуацией!
— Это ведь не так просто: взять и объявить… — набрался тем временем решительности Президент, — что, дескать, «действие Конституции СССР восстанавливается на всей территории бывшего Советского Союза». Вопрос: как восстановить эту саму территорию, когда республики успели пообъявлять суверенитеты? — принялся убеждать их всех. — Вы же понимаете, что процесс этот уже пошел, и вторгаться в него чревато… К тому же должно быть согласие верховных советов республик. Это же судьбоносные решения. А как мы объясним происходящее высшим должностным лицам Украины, Белоруссии, Казахстана?.. Почему принимали решение, не посоветовавшись с ними?
— Да некогда сейчас заниматься этим, Владимир Андреевич! — еле сдерживал себя Вежинов, нервно посматривая при этом на часы, словно вопрос о введении чрезвычайного положения уже лимитируется минутами.
— Поймите же вы, — парировал Русаков, — что так нельзя поступать! Не то время, не та ситуация в стране. Своей напористостью вы все погубите. Все, чего мы достигли. Не забывайте, что мы находимся накануне подписания союзного договора, который должен восприниматься, как гарантия центра в деле перестройки всех республиканских институтов власти! И процесс этот уже пошел…
— Интересно, каким это образом мы способны «все погубить»?! — вновь ожил Банников, демонстративно пожимая плечами.
— Когда и так все давно погублено, — проворчал Вежинов.
— Наведем порядок в центре и в республиках, — продолжил генерал армии, — потом и договор подпишут. Куда они денутся, эти националы? Все, как одна, республики — в «суверенные» подались, мать их!.. Ничего, рано или поздно, всех назад в Союз загоним!
— Ну что значит «загоним», генерал? — поморщился Дробин.
— А то и значит! Заартачатся — прижмем. Кстати, все по тем же советским законам прижмем, которых пока что никто не отменял. Пора учить их, как родину любить.
Наступила минутная пауза. Русаков сделал вид, что вновь погрузился в чтение документа, но присутствующие понимали: это всего лишь дипломатический тайм-аут, генсек-президент опять тянет время. «На что надеется? — нервно переглядывались они. — Не подпишет он, подпишут за него, хотя бы тот же вице-президент, — зло кряхтели генералы. — Или же это будет коллективное решение некоего «Комитета по спасению Отечества», — решительно посапывали гражданские чины. А все вместе нетерпеливо покашливали да раздраженно переглядывались, всячески пытаясь поторопить Президента.
— Так что будем делать, Владимир Андреевич? — тоном следователя НКВД поинтересовался Вежинов, давая понять, что терпение их не безгранично. — Решимся наконец подписывать наш общий документ или опять примемся полемизировать?
— Как хотите, Игорь Семенович, но подписывать этот документ я не стану. И вообще почему этими вопросами занимаетесь вы? — обвел он всех присутствующих слегка растерянным, но все же довольно жестким взглядом.
— А кому еще заниматься?! — изумился первый заместитель председателя Госкомитета по обороне Вальяжнин. — Кто-то же должен ложиться на амбразуру.
— На какую еще «амбразуру»?! Вам что, неизвестно, что для принятия подобных решений существуют высшие органы и высшие должностные лица страны? Законно избранные, действующие на основе конституции. Без них я ни в коем случае не стану подписывать это, — пренебрежительно отодвинул он текст указа.
— Ах, ты не станешь подписывать?! — хищно ухмыльнулся генерал Банников, по-солдафонски переходя на «ты». — Мы еще должны уговаривать тебя?! К черту! В отставку! Ты ж посмотри: погубил, проср… страну, и еще сидит здесь, выкаблучивается, мать твою!..
— Генерал, генерал… — поморщился Вежинов, понимая, что перепалка зашла слишком далеко, но в то же время, по сути, поддерживая «дух и букву» требования главкома.
…И вот тут полковник Буров весь напрягся, как пес, рвущий поводок. Он ждал приказа генсек-президента или хотя бы обращения с просьбой оградить его от оскорблений. Теперь уже для него как офицера охраны, офицера армейской разведки не существовало ни высоких чинов, ни мелочных сомнений.