– Исходя из вашего требования, вылет удастся задержать.
– На сколько?
– На час.
– Мало.
– Да, но…
– Я сказал: «мало»!
Однако жесткость тона председателя Госбезопасности Воротова не остепенила. Он знал реальное положение дел в республике и исходил из нее.
– Но ведь это же не наш, а российский «борт».
– Не понял.
– Это же самолет российский, причем президентский, с российскими пилотами. Им уже доложили об исправности и готовности к полету, и сейчас борт пребывает под усиленной охраной людей Елагина.
Только теперь шеф госбезопасности сообразил, почему Воротов так упрямо цепляется за недоступность «борта». Он, очевидно, решил, что единственная возможность задержать Президента России – это вывести из строя его самолет, или же, «запустив» ложную тревогу, заставить механиков и спецохрану еще раз пройтись по всем бортовым узлам.
– Я ведь не требую, чтобы борт не долетел, – Корягин был уверен в надежности своей спецсвязи, а потому мог говорить открытым текстом. – От вас не это требуется, Воротов.
– По-нят-но… – и голос казаха показался ему еще более озабоченным.
– Существует же, черт возьми, такое понятие, как «восточное гостеприимство»! Пусть проявят это самое свое, хваленое, восточное… Хотя бы на три часа.
– На три?!
Воротов изначально определил, что Кузгумбаев продержит Елагина на своем «восточном гостеприимстве» не менее двух часов, и когда он говорил о часе, – это было подстраховкой. Но этот неожиданный звонок председателя Госбезопасности… Казах уже подумал было что там, в Москве, наверху, что-то очень сильно изменилось, и теперь уже от него потребуют не задержки борта, а наземного устранения Елагина. А что, ситуация явно способствовала такому повороту событий. Ведь погибнуть Елагин должен был бы не в России, а в Казахстане, где покушение на него можно было приписать кому угодно, от казахских национал-исламистов, до афганских моджахедов.
– Но каким образом можно заставить Президента Казахстана три лишних часа продержать в своей столице Президента России, отлет которого жестко определен и согласован и который, в силу известных обстоятельств, буквально рвется в Москву? Под домашний арест взять его, что ли?!
Только потому, что Воротов произнес эти слова уже на удивление спокойно, как бы размышляя вслух, беседуя с самим собой, несдержанность подчиненного Старый Чекист ему простил.
– Мы ведь уже говорили с тобой о прелестях восточного гостеприимства, – неожиданно напомнил Корягин, опять заставив Воротова горько ухмыльнуться. – Словом, решай, генерал, решай; но при этом помни – на карту сейчас поставлено очень многое.
…«Пригородный поселок Южный?» Брюнетка что, назвала его остановку? Почувствовав себя так, словно ему нагло плеснули в лицо недопитым кофе, но при этом вежливо извинились, Курбанов мечтательно поиграл желваками: «Откуда ей знать, что выходить мне придется именно на этой станции, маз-зурка при свечах?! До нее еще три-четыре остановки, и после нее будет столько же».
– Не стройте из себя Деву Марию-Провидицу, мэм, – жестко произнес он, опять склоняясь над затылком красавицы. – Моя остановка была известна вам заранее. Из каких, позвольте спросить, источников? Вы не угадывали ее, а назвали наверняка.
– А кто вам сказал, что Дева Мария была провидицей? Вы бы хоть в Библию не поленились заглянуть. Понимаю, это сложнее, нежели смотреть на мир сквозь прицел, сквозь мушку пистолета, но все же… – Гортанно взорвавшись изумительным по своей сопранной тональности хохотком, брюнетка поправили небольшую, висевшую на левом плече, сумочку и продвинулась к выходу.
Курбанов подался было вслед за ней, но в это время с сиденья справа поднялся какой-то парень, и «провидица» величественно протиснулась между вздрагивающими от ее прикосновения коленками мужчин, чтобы занять свое место у окна.
«…И еще… почему она решила, что через мушку пистолета?! – взорвалось что-то там, в сознании Курбанова. – У меня что, на роже вытатуировано мое офицерское звание? Я – в гражданском, маз-зурка при свечах, и ничем не отличаюсь… Хотя, стоп, какое-то клеймо все же просматривается, и если женщина обладает наметанным взглядом… Только откуда ему – наметанному взгляду – взяться у нашей тихони-брюнетки?»
Знала бы эта женщина, как унизительно прошлась она сейчас по его профессиональному самолюбию! Так нет же, паршивка, невозмутимо сидит у окна, гордо вскинув окаймленную черным шлемом курчавых волос головку, и плевать она хотела на него и всех остальных в этом чадном автобусе. Кто она, к дьяволам, такая?! Как оказалась рядом с ним на перроне? Почему спровоцировала знакомство?