- Вы меня наняли и ради этого?
- Совершенно верно, - подтвердила девушка.
Посреди парка стояло что-то вроде пагоды - ажурное здание, созданное, казалось, из света и тени, а не из грубой материи. Возле него Бишоп увидел шесть человек. Они смеялись и болтали. Голоса их были похожи на музыку радостную и в то же время серьезную музыку.
- Вот они! - воскликнула Элейн. - Пойдемте.
Она побежала, и бег ее был похож на полет. У Бишопа перехватило дыхание при виде изящества и грациозности ее движений.
Он побежал следом, но совсем не грациозно. Он чувствовал, что бежит тяжело. Это был какой-то галоп, неуклюжий бег вприпрыжку по сравнению с бегом Элейн.
Он подумал, что бежит, как собака. Как щенок-переросток, который пытается не отстать и бежит, переваливаясь с ноги на ногу, свесивши язык и тяжело дыша.
Он попытался бежать более грациозно и ничего не думать.
"Я не должен думать. Я не должен думать совсем. Они все узнают. Они будут смеяться надо мной".
Они смеялись именно над ним. Он чувствовал их смех - молчаливое снисходительное веселье.
Она подбежала к группе и подождала его.
- Быстрей! - крикнула она, и, хотя голос у нее был добрый, Бишоп чувствовал, что она забавляется.
Он спешил. Он тяжело скакал, почти задохнулся. Его взмокшее тело было очень неуклюжим.
- Вот кого нам прислали, - сказала Элейн. - Он знает легенды, связанные с такими местами, как это.
Она представила Бишопу присутствующих.
- Это Пол. Там Джим. Бетти. Джейн. Джордж. А там, с краю, Мэри.
- Вы понимаете, - сказал Джим, - что это не наши имена...
- Лучшее, что я могла придумать, чтобы было похоже, - добавила Элейн.
- И чтобы вы могли произнести их, - сказала Джейн.
- Если бы вы только знали... - сказал Бишоп и вдруг замолчал.
Вот чего они хотят, они хотят, чтобы он протестовал и проявлял неудовольствие. Они хотят, чтобы ему было неловко.
"Не думать. Стараться не думать. Они узнают все".
- Сядем, - сказала Бетти. - Бишоп будет рассказывать нам легенды.
- Быть может, - обратился к нему Джим, - вы опишете нам жизнь на Земле? Мне было бы очень интересно послушать.
- Я знаю, что у вас есть игра, называющаяся шахматами, - сказал Джордж. - Мы, конечно, играть не можем. Вы знаете почему. Но мне было бы интересно поговорить с вами о технике и философии игры в шахматы.
- Не все сразу, - сказала Элейн. - Сначала он будет рассказывать нам легенды.
Все уселись на траву в кружок и взглянули на Бишопа.
- Я не совсем понимаю, с чего я должен начать, - сказал он.
- Но это же ясно, - откликнулась Бетти. - Начните с самого начала.
- Хорошо, - сказал Бишоп.
Он глубоко вздохнул.
- Однажды, давным-давно, на острове Британия жил великий король, которого звали...
- Именуемый... - сказал Джим.
- Вы читали эти легенды?
- Это слово у вас на уме.
- Это древнее слово, архаичное. В некоторых вариантах легенд...
- Когда-нибудь мне будет очень интересно обсудить с вами происхождение этого слова, - сказал Джим.
- Продолжайте рассказывать, - добавила Элейн.
Бишоп снова глубоко вздохнул.
- Однажды, давным-давно, на острове Британия жил великий король, которого звали Артур. Женой его была королева Джиневра, а Ланселот был его самым верным рыцарем...
Пишущую машинку Бишоп нашел в письменном столе, стоявшем в гостиной. Он сел за стол, чтобы написать письмо.
"Дорогой Морли", - начал он.
А что писать? Что он благополучно прибыл и получил работу? Что за работу платят сто кредиток в день - в десять раз больше того, что человек его положения может заработать на любой земной работе?
Бишоп снова склонился над машинкой.
"Прежде всего хочу сообщить, что я благополучно доехал и ухе устроился на работу. Работа, может быть, не слишком хорошая, но я получаю сотню в день. На Земле я столько не зарабатывал бы".
Он встал и начал ходить. Следует сказать гораздо больше. Нельзя ограничиваться одним абзацем. Бишоп даже вспотел. Ну что он напишет? Он снова сел за машинку.
"Для того, чтобы скорее познакомиться с местными условиями и обычаями, я поступил на работу, которая даст мне возможность тесно общаться с кимонцами. Я нахожу, что это прекрасные люди, но иногда не совсем понимаю их. Я не сомневаюсь, что вскоре буду понимать их и по-настоящему полюблю".
Он отодвинулся вместе со стулом назад и стал читать то, что написал.
Да, это похоже на любое из тысячи писем, которые он читал.
Бишоп представил себе тысячи других людей, которые садились писать свое первое письмо с Кимона и судорожно придумывали сказочки, безобидную полуправду, бальзам, способный принести облегчение уязвленной гордости.
"Работа моя состоит в том, что я развлекаю и веселю одну семью. Я рассказываю им легенды и позволяю смеяться над собой. Я делаю это, так как не хочу признаться себе а том, что сказка о Кимоне - это ловушка для дураков и что я попал в нее..."
Нет, так писать не годится. И так тоже:
"Но, несмотря ни на что, я держусь. Пока я получаю сотню в день, пусть их смеются, сколько им угодно. Я остаюсь здесь и сорву большой куш, чтобы..."
Дома он был единственным из тысячи. Дома о нем говорили вполголоса, потому что он добился своего.
Бизнесмены на борту корабля говорили ему: "Человек, который разберется в обстановке на Кимоне, сделает большой бизнес", - и предлагали миллиарды на случай, если потребуется финансовая поддержка.
Бишоп вспомнил, как Морли ходил из угла в угол. Он сказал, что надо вставить ногу, чтобы дверь не могла закрыться. Найти способ разобраться в кимонцах. Найти способ понимать их. Узнать самую малость... тут уж не до большого. Узнать самую малость. Пусть это окажется чем угодно, но только бы увидеть что-нибудь еще, кроме бесстрастного лика Кимона, обращенного к землянам.
Письмо надо как-нибудь кончить. Нельзя оставлять его так. Он снова сел за машинку.
"Позже я напишу тебе более подробно. Сейчас я очень тороплюсь".
Бишоп нахмурился. Но что бы он ни написал, все будет вранье. Это не хуже десятка других отговорок;
"Спешу на заседание... У меня свидание с клиентом... Надо срочно просмотреть бумаги..." Все это вранье.
Бишоп написал: "Часто думаю о тебе. Напиши мне, когда сможешь".
Морли напишет ему. Восторженное письмо, письмо, слегка окрашенное завистью, письмо человека, который хотел бы поехать на Кимон, но не может.
Нельзя говорить правду, когда всякий отдал бы правую руку, чтобы поехать на Кимон.
Нельзя говорить правду, раз тебя считают героем. Иначе тебя станут считать омерзительнейшим из негодяев Галактики.
А письма из дому? И гордые, и завистливые, и дышащие счастьем оттого, что тебе живется хорошо, - все это только дополнительные цепи, которые приковывают к Кимону и кимонской лжи.
- Нельзя ли чего-нибудь выпить? - спросил у шкафа Бишоп.
- Пожалуйста, сэр, - сказал шкаф. - Сейчас будет, сэр.
- Налейте побольше и покрепче.
- Да, сэр. Побольше и покрепче...
Бишоп встретил ее в баре.
- Это опять вы, - сказала она таким тоном, будто они встречались очень часто.
Он сел на табурет рядом с ней.
- Неделя почти кончилась, - напомнил Бишоп.
Максайн кивнула.
- Мы наблюдали за вами. Вы держитесь хорошо.
- Вы обещали что-то сказать мне.
- Забудьте это, - сказала девушка. - Что говорить... Вы мне показались умным, но не совсем зрелым человеком. Мне стало жаль вас.
- Скажите, - спросил Бишоп, - почему на Земле ничего не известно? Я, конечно, тоже писал письма. Но не признался в том, что происходит со мной. И вы не писали о своем состоянии. Никто из окружающих не писал. Но кто-то же из людей за все эти годы...
- Все мы одинаковы, - сказала Максайн. - Как горошины в стручке. Мы все тут как на подбор упрямы, тщеславны, трусливы. Мы прошли огонь, воду и медные трубы, чтобы попасть сюда. Мы оттерли других. И они уже никогда не оправятся от этого. Неужели вы не понимаете? У них тоже есть гордость, и она попрана. Но с чем можно было бы сравнить их радость, если бы они узнали всю правду! Именно об этом и думаем все мы, когда садимся писать письма. Мы думаем, как будут надрываться от смеха тысячи наших конкурентов. Мы прячемся за чужие спины, стараемся сжаться, чтобы никто не заметил нас...