Всех поднял на ноги неугомонный дядька Илько. Готовясь к подводному лову, не замечали, как летело время. Спать легли поздно. А утром, как только рассвело, услышали стук конских копыт по мерзлой земле. Кирилл приподнялся на локте, прислушался.
— Кого-то принесла нелегкая, — буркнул, поправляя на плечах кожух, которым укрывался.
— А может, это волки Ногайца выгнали? — забеспокоился Назар и, схватив ружье, которое всегда клал рядом, толкнул плечом дверь.
В землянку повеяло холодом, крутануло белым паром у порога. Назар нырнул в него с ружьем. Следом выскочили Кирилл и Суперека.
Хлопцы ждали выстрелов, погони за волками, а услышали только голоса людей. Одевшись потеплее, они тоже выбрались из землянки. Резкий ветер стеганул по еще заспанным лицам, обсыпал одежду снежной пылью. Напротив входа бил копытами по обледеневшим сугробам упитанный конь с всадником. Наклонившись, всадник разговаривал с Назаром.
— Всех созывают в слободу, — звучал его зычный бас.
— А на кой леший, не сказали? — допытывался Паливода. — Я уже отбыл сечевую объездку, — показал он пустой рукав.
— Там объяснишь, — прокричал всадник, — а я ничего не знаю. Из Коша прибыла разъездная команда. Приказано в поход собираться... Зимовчанам и всем, кто с ними живет. Сказали, что ослушники будут наказаны.
Он выпрямился, поправил на голове островерхую баранью шапку, съехавшую на лоб, и, гарцуя перед молчаливыми мужчинами и парнями, крикнул сквозь ветер:
— Идите по реке, так ближе и удобнее.
— Мы и без тебя знаем, где удобнее, — буркнул Назар, следя погрустневшими глазами, как отдаляется неожиданный гость.
— Что ж, собирайтесь, братья, пойдем, коль кличут, — сказал, возвращаясь в выстуженную землянку. — Послушаем, что там говорят, чем угостят. Жаль только, ухи твоей не отведаем, — поднял серые глаза на Супереку. — Но ничего не поделаешь, такая уж наша казацкая доля.
Поздним вечером, утомленные и голодные, прибрели все пятеро в паланковую слободу. Сторожевой, прогнав палкой целую стаю собак, кинувшихся с лаем под ноги, проводил их в длинную и низкую хату, где уже храпело, стонало, вскрикивало во сне множество людей. Почти на ощупь отыскали на голых деревянных нарах, тянувшихся вдоль глухой стены, свободное место. Спали вповалку, не раздеваясь. Андрей только коснулся щекой «постели» — и поплыли в безвесть длинная извилистая дорога по Каменке, бесконечные снега, перелески, через которые они проходили, темная хата с тяжелым застоявшимся духом. А когда раскрыл глаза — увидел, что сквозь маленькое, круглое, как донышко горшка, окошко просачивается утренний свет. В хате было накурено, шумно. Седоусые, пожилые и совсем молодые мужчины уже встали. Одни сидели за длинным черным столом, стоявшим посередине помещения, другие, сгрудившись в углу, возбужденно говорили, прерывая друг друга.
— Что ты мне твердишь одно и то же, — доносился оттуда простуженный, будто надтреснутый голос. — Повоюешь, когда нечем голод заморить. И конь падает с ног, потому как не только овса — сена нет.
— А жалованье? — поддакивал другой трескучим голосом. — Мы всю зиму мерзли под Очаковом, живот прилипал к спине от голода. А денежки наши старши́на зажулила — присвоила, стало быть.
— Война же идет, — возразил третий.
— А нам не привыкать.
— Сколько живем — всё деремся с нехристями.
— Да хотя бы в командах было по справедливости.
— Дождешься!..
— Саламату[17] дадут когда-нибудь или тут уже заговелись?! — время от времени выкрикивал долговязый великан, просовывая чубатую голову в открытую дверь.
Трое пожилых мужчин, расположившись прямо на земляном полу, молча и сосредоточенно сосали трубки. Под низенькой закопченной матицей покачивались длинные хвосты сизого табачного дыма. У кого не было своей трубки — прикладывался к общественной, большой, величиной с кувшин, украшенной железками, гвоздиками, бусинками. Эта «обческая» казацкая радость стояла на дубовой скамеечке под окошком и сверкала в его свете разными красками, притягивала взоры своими украшениями.
— Подруга моя верная, хоть тобой порадую душу, — молитвенно склонился над нею и чубатый парень, который так и не дождался саламаты. Он потянул из чубука дым раз, потом еще раз, выпустил его из носа длинными струйками и, переведя дыхание, приложился снова.
— Хватит, а то весь табак сожжешь, — властно остановил его бритоголовый казак с красным сабельным рубцом ниже скулы.
Чубатый не стал возражать. Он неторопливо выпрямился, вздохнул и ушел прочь, будто лунатик, с закрытыми глазами и блаженным выражением лица.