Лишь через несколько дней увидел он Савву в людской толпе — съежившегося, скособоченного, с пустой сумой на узеньком, костлявом плече.
...С самого утра по селу носились всадники. Вызывали из хат переполошенных людей, велели им идти на церковную площадь и, пришпорив взмыленных коней, гнали в степь, другое село или хутор. Встревоженные гонцами каменцы собирались небольшими толпами, выспрашивали друг у друга, что стряслось, какая еще беда упадет на их головы? Но, кроме слухов, которые распространялись быстрее, чем черные вихри в степи, ничего толком не могли узнать.
Но вот на узенькую паперть деревянной церквушки поднялся высоченный офицер. Взглянув исподлобья на мужчин, толпившихся на площади, военный вынул из-за обшлага лист бумаги, громко кашлянул и начал высоким, звонким, не вязавшимся с его дородной фигурой, голосом:
— «Ея императорского величества самодержицы всероссийской, всемилостивейшей государыни моей генерал-фельдмаршал, главнокомандующий всей легкой конницей, регулярной и нерегулярной, флотом Черноморским и многими другими сухопутными и морскими военными силами, государственной Военной коллегии президент, Екатеринославский, Таврический и Харьковский генерал-губернатор, ея величества генерал-адъютант, действительный камергер, войск генерал-инспектор, лейб-гвардии Преображенского полку подполковник, корпуса кавалергардов, Екатеринославского кирасирского, Смоленского драгунского и Екатеринославского гренадерского полков шеф, мастерской Оружейной палаты верховный начальник и орденов российских: святого апостола Андрея Первозванного, святого Александра Невского, военного святого великомученика и победоносца Георгия и святого равноапостольного князя Владимира, больших крестов королевских: прусского Черного Орла, датского Слона, шведского Серафимов, польского Белого Орла, святого Станислава и великокняжеского Голстинского, святой Анны кавалер князь Потемкин-Таврический... — Военный перевел дух, снова скользнул глазами по толпе, тревожно слушавшей длиннющий перечень чинов, титулов и наград светлейшего. — Объявляю всем и каждому, кому о том ведать надлежит, — продолжил он, — что в связи с учиненным турками с империей Всероссийской началом военных действий...»
— Выходит, правда, — поднял на Полторака, стоявшего рядом с Андреем, выцветшие глаза щупленький седоголовый старичок, — все-таки пошли нехристи против нас войной.
— Ну и что? Как пошли, так и вернутся, — проворчал лоцман.
— А говорят, что уже и Крым отняли. С моря якобы...
— Вы бы, папаша, меньше слушали всякие россказни, — прервал его Полторак. — Кто бы их пустил туда?
— Хотелось бы верить, — покивал старик.
— «...Пользуясь случаем проявить против врагов христианства мужество и стойкость нашу, — звучал над головами людей голос военного, — капитан Захарий Чепига собирает волонтеров, чтобы с ними войти в армию, мне вверенную. А посему разрешаю ему набрать охочих из вольных людей с казенным, пока на этой службе пребывать будут, пропитанием, и повелеваю с набранными людьми явиться к генерал-аншефу Суворову в Збурьевск и мне потом рапортовать. Подтверждаю сие рукой и печатью герба моего. Подписал Потемкин-Таврический».
Дочитав, гонец свернул и спрятал бумагу.
— Желающие вступить в войско, — крикнул он, пересиливая людской гомон, — должны прибыть в Екатеринослав в рекрутское депо со своими харчами!
Молодой прыткий солдат с темными пятнами от пота на суконной куртке, держа в руке каску с начищенной медной бляхой, подвел к паперти такого же длинноногого, как и его хозяин, коня. Военный вскочил в седло, выпрямил спину и, опустив повод, крикнул еще раз:
— Так слышали? Кто хочет записаться в легкоконные с казенным провиантом и фуражом, должны немедленно явиться в депо!
Солдат надел каску с высокой тульей, отчего словно бы подрос на несколько вершков, сел на своего коня и поскакал следом за начальником.
Уже и фигуры гонцов скрылись за околицей села, и солнце начало припекать сильнее, а люди не расходились с площади. Всех взволновала и опечалила весть о войне с Турцией. Старые каменцы помнили еще предыдущую. Некоторые из них имели на своем теле ее следы — рубцы от сабельных, пулевых или картечных ран, а многие их товарищи и вовсе не вернулись в свои дома. И вот снова зовут в поход.
— До каких пор можно воевать, сколько крови пролито на этой грешной земле, — сокрушались мужчины.
— Но никак не уймутся проклятые басурмане, — сердито сплюнул на приувядший спорыш сухощавый старик, который так и стоял, опершись обеими ладонями на палку. — Мы свое отжили, а вот таких молодых парубков, — посмотрел на Чигрина, — жаль. Сколько уже их посечено!