Андрей тоже подошел к окошку, чтобы с близкого расстояния рассмотреть «обческую» трубку. Он провел пальцами по блестящим, похожим на пятаки, медным кружочкам, которые всколыхнулись и зазвенели от легкого прикосновения, сосчитал кольца из цветных камешков на чубуке, заглянул в чашечку с табаком, напоминающую большой теплящийся огнем глаз. В носу сладко защекотало, и Андрей (потом он и сам не мог толком понять, как это у него вышло), приложив губы к отшлифованному деревянному чубуку, внезапно затянулся дымом. В груди больно кольнуло, будто он проглотил что-то острое, живот свело судорогой, а перед глазами вдруг поплыли черные и розовые круги. Он покачнулся, но рядом оказался дядька Илько. Поддержал за плечи. Прошептал у самого уха с упреком:
— Не спеши, сынок, пачкать рот этой дрянью.
Вдвоем подошли к нарам.
— Надень, — подал Андрею шапку, — выйдем во двор, потому что здесь, как гов-ворится, подними топор — висеть будет. Как в смолокурне.
На подворье тоже толкалось немало казаков. Некоторые из них были с оружием — с длинными копьями, ружьями, самопалами, саблями, даже турецкими ятаганами. В сплетенной из хвороста и обмазанной глиной повети стояли кони. Андрей заметил среди них и Ногайца, возле которого хлопотали Назар с Петром. Кирилл разговаривал о чем-то с двумя мужчинами возле длинного строения, стеной примыкавшего к хате. Один из них — невысокий, простоволосый в мешковатом лапсердаке внакидку — и мига не стоял на месте. Говорил, а ноги в стареньких, истоптанных сапогах так и пританцовывали на снегу.
— И вы тут с ночи? — услышал Андрей его удивленное восклицание. — Ай вей, а Соломона и не разбудили! — затряс он иссиня-черными кудрями. — Чтоб меня Яхве... Тьфу, до греха довели, — торопливо перекрестился он. — Говори, где он сейчас слоняется? — засуетился он еще сильнее.
— Да где же ему быть? — сказал Кирилл, снисходительно улыбаясь в бороду, — в конюшне он. Разве не знаешь, твой приятель без коня и дохнуть не может.
Мужчина в лапсердаке волчком крутанулся на месте, стрельнул глазами-угольками на поветь:
— Назар!
Паливода поднял голову. Посмотрел растерянно. И словно бы чудо какое-то увидел. Его сосредоточенное лицо просияло.
— Вот те раз, — развел руками, — и не думал, и не гадал! Хлопцы, да это же Соломон. Выкрест! — обрадовался он, направляясь к мужчине прямо через сугробы. — Товарищ дорогой, дай я тебя обниму хоть одной рукой.
Они прижались друг к другу, как. братья, которые давно не виделись.
— Назар, неужели и ты будешь воевать? — спросил Соломон, осторожно касаясь пальцами его культи.
— Разве я знаю? — пожал плечами Паливода. — Велели, вот мы и пришли в слободу. Живем сообща, вместе и сюда добирались. Услышим, что нам запоют.
— И оно тебе надо — слушать? — вздохнул Соломон и снова крутанул головой туда-сюда, пустился ногами в свой пляс. — С кем ты пришел, показывай, а то я только Кирюшу знаю — порох у меня брал, — потормошил Назара за руку.
Паливода подвел его к Супереке, стоявшему неподалеку с хлопцами.
— Гляньте, кого я встретил, — сказал взволнованно, — брата своего, друга самого лучшего! Если бы не Соломон, черви давно бы уже источили Назара Паливоду. Из могилы, можно сказать, извлек.
— Эй-эй, что он такое говорит? И вы ему верите? — покачал кудрявой головой Выкрест. — Ну культя донимала, я рану перевязывал. А почему бы и нет?
— Донимала, — печально улыбнулся Паливода. — Огнем горела. С белым светом уже прощался. А он прогнал костлявую, хотя сам начисто выбился из сил.
— Назар, Назар, не гневи бога, — замахал руками Соломон, — и что я там такого сделал? Ну, посидел возле тебя какую-то там ночь...
Паливода вместо ответа только обнял его за плечи.
— Ты в каких краях обретаешься?
— О, где я только не побывал, — ответил Соломон, — но в позапрошлом году снова вернулся. Как приписался к куреню — плюнул на тот никчемный гендель[18]. Подумал себе, Назар, да неужто я казаком не смогу быть? Пускай посмотрят! Где? В засаде. Я только оттуда. Все лето в степи, на конях. Ты думаешь, эта рука, — стиснул он пальцы в твердый смугловатый кулачок, — способна только рубли, талеры или злотые считать? Она и перекрестить может. Сабелькой... Остренькой. А почему бы и нет? — засмеялся он, сверкая в разные стороны черными блестками глаз.
Тем временем двое парней поставили посреди двора на снегу широкую пороховую бочку и начали созывать всех к себе. Казаки сходились неохотно, был слышен недовольный гомон. Но постепенно середина двора заполнилась людьми, они толкались, позвякивали саблями, ругались, смеялись, кому-то угрожали, перекликались, высекали огонь, дымили трубками, обменивались рукопожатиями, божились, спорили...