Однако стрелять на этот раз не пришлось. Турецкие шебеки шарахались от «безлюдной» галеры, которая одна-одинешенька мчалась под парусами им наперерез. «Неужели и теперь они принимают нашу «Десну» за брандер?» — думал Петро, с удивлением глядя, как внезапно сменяют галсы вражеские суда. Правда, несколько ядер с шумом погрузились в воду рядом с галерой. Но и фрегат, с которого прозвучали пушечные выстрелы, тоже повернул в сторону.
А по берегу, заглушая все остальные звуки, уже катилось многоголосое «Ура!».
Чигрин не мог унять волнения. Возможно, если бы он сразу кинулся с эскадроном в бой, чувствовал бы себя по-другому. Но их придержали. В резерве. За южным валом. Поднимая песчаную пыль, на штурм турецких ложементов стремительной лавиной помчались донские казачьи сотни. Морской берег дрожал под копытами. Андрей видел, как казаки с налета врубились в гущу вражеской пехоты, смяли ее правый фланг и начали теснить на стрелку. Как он ждал этого волнующего мгновения! Хотел испытать крепость руки, ощутить силу сабельного удара. И вот теперь вынужден только наблюдать. Донские казаки и сами управятся, а его сабля может так и остаться в ножнах. Пальцы невольно стиснули ее ребристый эфес.
Но чем пристальнее всматривался Андрей в отдаляющееся кипение битвы, тем сильнее охватывала его тревога. Он не видел, как, смертельно ужаленные турецкой картечью, падают, ломая хребты, разгоряченные кони, как яростно защищаются янычары в своих ложементах. Но по некоторым приметам, по нарастающему клекоту боя догадывался, что там, на длинной полосе косы, произошло что-то непредвиденное. Оттуда к крепостным воротам помчался галопом простоволосый всадник, следом протарахтели две подводы с ранеными. Теперь уже не было сомнения, что турки теснят пехотные роты и казачьи сотни, которые отогнали их почти до самой стрелки.
Чигрин не знал, что остановило их, вынудило возвратить разгромленному, казалось бы, уже врагу, очищенную от него полосу косы. И, вслушиваясь в отвратительный свист турецких ядер, падавших все ближе и ближе, никак не мог понять, почему они стоят здесь, под земляным валом крепости, когда почти рядом, в полутора-двух верстах отсюда льется солдатская и казацкая кровь?
Впереди, держась рукой за луку седла, стоял хмурый командир эскадрона ротмистр Шуханов. Он тоже нервничал, посматривая то в сторону крепостных ворот, то на косу, не появится ли вестовой с долгожданным разрешением генерал-аншефа вступить в бой. Но он прискакал только на склоне дня, когда поредевшие мушкетерские роты отступили почти до самого Кинбурна и в пороховом дыму мелькали уже фигуры янычар.
Ротмистр вихрем взлетел в седло. Его сипловатое «По коням!» утонуло в многоголосом гуле казаков эскадрона, которые уже заждались этого мгновения. Чигрин пришпорил своего застоявшегося жеребца и, выхватив на скаку саблю, понесся в первой цепи на вражеские ряды. В возбуждении, в неудержимом порыве к бою не услышал орудийных залпов, прогремевших с лимана. Увидел только, как казак, скакавший справа, выпустил из занесенной руки саблю и, откинувшись навзничь, будто его кто-то толкнул в грудь, начал валиться из седла. Рядом дернулся, чуть не ударив его копытом, чей-то раненый конь. На сапог Андрея брызнула темно-красная кровь. Он кинул взгляд в сторону лимана и, пригнувшись почти к самой гриве коня, догнал ротмистра.
— Ваше благородие, — крикнул из седла, — коса простреливается картечью с турецких судов... Можно обойти янычар загребой...
Загребой солдаты кинбурнского гарнизона называли отмель возле косы потому, что там часто «загребались» в песок приплюснутые камбалы, выставив наружу лишь два сизовато-зеленых, как недозревшие ягоды терна, глаза.
С тех пор как их эскадроны остановились под Кинбурном, Чигрин каждое утро купался в море. Не мог удержаться от искушения. С удовольствием нырял в прохладную уже в ту пору, хрустально-прозрачную воду и быстро плыл, разогревая тело энергичными взмахами рук, к узенькой мели, тянувшейся белой полосой в двадцати саженях от берега вдоль всей косы. И теперь он вспомнил о загребе, на которую ему приходилось несколько раз плавать на коне.
— Молодец, Чигрин! Хорошо придумал! — одобрил его совет ротмистр и, придержав коня, скомандовал громко: — Эскад-ро-о-он! Вплавь колонной на загребу — марш!
В разгаре боя турки не заметили этот необычайный рейд. И когда эскадрон с моря врубился в их правый фланг, янычары с суеверным ужасом в глазах кинулись врассыпную. Но те, которые наступали дальше от берега и не видели, откуда подошла конница, попытались оказывать сопротивление. На песчаный бруствер извилистого ложемента быстро, будто из-под земли, перед конем Чигрина выскочил горбоносый турок с черной щеточкой-бородкой, скуластым лицом и злыми, широко расставленными глазами. В его руке молнией сверкнул кривой ятаган. Андрей рванул повод, вздыбливая коня, и с размаху рубанул саблей. Ему показалось, что турок уклонился от удара, отскочил в сторону. Но когда увидел на бруствере его окровавленное тело, темные круги поплыли перед глазами. Почувствовал, как мелко дрожит рука с опущенной саблей и позвякивает об нее стремя. В ушах словно сверчки застрекотали. «Держись, Чигрин!» — стиснув зубы, мысленно приказал самому себе и, сдерживая дрожь в руке, понесся на коне вместе со всеми на острую, как клинок, стрелку косы, куда, отстреливаясь, беспорядочными толпами отступали остатки турецкой пехоты.