— И тут, вишь, не безлюдье, — сказал Андрей, останавливаясь у дороги.
— Нищие, видать, — ответил Петро.
Мужчина посмотрел в их сторону слезящимися глазами, выставил вперед костлявую, аж прозрачную в запястье руку и, двигаясь словно бы на ощупь, затянул:
— Пода-ай-те, Христа ради, сироте несчастной, страннику бесприютному-у... и вам возда-а...
— Не надо, дедуня, — дернула его за рукав девочка. — Мы не в селе.
— А кто ж это гутарит? — остановился он.
— Прохожие, — потупила глаза девочка, застеснявшись незнакомцев, которые тоже остановились.
— Прохожие... Вот оно что. А я завел, как на паперти, — сокрушенно покачал головой мужчина. — Начисто слепнуть стал. Маячит что-то перед глазами. Простите, — низко поклонился он.
— Просить у людей не грех, — успокоил его Андрей и спросил: — Издалека идете?
— Уже и счет дням потеряли. Из-за Волчьей. — Мужчина положил обе руки на посох, уперся в них бородкой. — Беда у нас. Великая суша летом стояла. Моровица в село зашла. Ее отца-мать и двух старшеньких похоронили. А нас бог миловал. — Он еще сильнее сгорбился на палке. — Лучше бы меня убрал, а их оставил. Но кто же знает, какая у кого доля. Стало быть, не наступило время. Вот и побираемся. Если хватит сил — дойдем до Киева. Хочу помолиться в Лавре святым мощам за покойных детей и внуков своих.
Девочка, молча слушавшая старика, вдруг побледнела, задрожала всем телом, словно от холода, и, хватая ртом воздух, осела на песок.
— Что с тобой?! — кинулся к ней Петро.
— Не трогайте ее, — спокойно, будто ничего не случилось, сказал старик, склоняясь над девочкой. — Это ее колдунья сглазила. Успокойся, внученька, помощница моя, сейчас все пройдет, отлетит, развеется... Я умею заговаривать колдовство, — поднял он невидящие глаза на Петра, стоявшего рядом с растерянным видом. Затем опустился на колени, положил руку девочке на голову и, слегка поглаживая ее, зашамкал беззубым ртом: — Сглаз малый, большой, мужской, женский, дедов, бабкин, иди себе с печи с дымом, из хаты — с пылью, со двора с ветром. Иди себе на камьши, на болота, на безвестные места, где ветер не веет, где солнце не греет, где мир крещеный не ходит, где петухи не поют, где кони не ржут, где собаки не лают. Там тебя ждут, там тебя стерегут, там тебе лежать, там тебе и ростки пускать.
Девочка, прижавшись к старику, успокаивалась, перестала дрожать. На ее бледное лицо вернулся румянец. Она сидела с закрытыми глазами, будто дремала, а старик снова повернул к Петру выстраданное лицо, объяснил:
— Это одна барыня сглазила... Из села Гупаливка, возле Нехворощанского монастыря. Змея-а-а. Просили милостыню в ее экономии, она и кинула недобрым глазом на мою внученьку. Потребовала ее к себе в прислуги. Силой хотела отнять у меня. Лукийка вырывалась, потому что барыня страшной ей показалась, говорила, точно кнутом стегала... Не знаю, как и ноги вынесли из этой экономии. От одной беды избавились, так другая упала на нашу голову, — погладил девочку.
Она пошевельнулась, открыла глаза.
— Дедуня, почему мы сидим?
— А куда нам спешить? Вот с людьми гутарим. Отдохни малость, дорога у нас далекая.
— Я не устала, — слабеньким голосом ответила девочка. Она встала, осмотрелась. — Пошли, вон и село уже совсем близко.
— Село? — глухо переспросил дед. — Тогда пойдем. Может, хлебцем разживемся на обед. — Опершись на палку, выпрямился, повернул голову в сторону Андрея и Петра: — Прощевайте. Пусть лихо не повстречается вам в дороге. А мы пойдем дальше.
— Подождите, — остановил их Петро. Он торопливо достал из узелка краюху хлеба, оставшуюся у них, разломил ее пополам и протянул одну половинку девочке: — Возьми.
— Спасибо, — застеснялась она.
— Что это? — щурясь, спросил дед.
— Хлебом дядечка поделился.
— Хлебом?! Кланяйся ему, внученька, до самой земли кланяйся, — зашептал он, будто боялся, что Петро куда-нибудь исчезнет. — Да хранит тебя бог, человече добрый, — склонил седую, взлохмаченную голову.
Девочка тоже поклонилась и, взяв деда за руку, повела по узенькой тропинке в село.
Чигрин подошел к сосне, росшей у самой дороги, сел на сухую хвою возле ствола, с наслаждением вдохнул терпкий, насыщенный хвойными запахами воздух, подставил лицо солнцу, которое уже поднялось над лесом.
— Пожалей ноги, им еще работы хватит, — сказал товарищу, который все еще стоял, провожая взглядом старика и его внучку.