Петро кивнул, молча опустился рядом. Чигрин не мог не заметить того, что в последнее время творилось с его другом Петром Бондаренко. С тех пор как они бежали из экономии, на его лице ни разу не появилась улыбка. Доброжелательный, мягкий по своему характеру, Петро как-то неожиданно замкнулся, посуровел, а его глаза наполнились такой печалью, что Андрею порой становилось не по себе.
— Что с тобой? — спросил сочувственно. — Не заболел ли?
— Бог миловал, — ответил Петро, — на здоровье не жалуюсь. — И сразу повернулся всей фигурой к Чигрину. — Давно хотел поговорить с тобой, да все как-то не выпадало.
— Говори, — насторожился Андрей, чувствуя, как у товарища от волнения прерывается голос.
— Я... скажу. Только давай условимся: ты не станешь осуждать меня. И поддевать не будешь... Я все обдумал. Все как есть.
— Да говори уж, не тяни, — не выдержал Чигрин.
Петро встал, внимательно посмотрел на него.
— Знаешь что, мы должны расстаться.
Если бы в этот миг перед ним неожиданно вырос Грицюта или даже сам Велигура, Андрей, вероятно, не так оторопел бы, как от услышанного.
— Ты, наверное, друже, сегодня плохо спал, — попытался отшутиться.
— Совсем не спал, да не в этом дело, — ответил Петро. — Послушай лучше: более близкого и родного, чем ты, у меня никого нет на свете. Ты знаешь об этом. И только тебе одному я могу сказать все, что надумал, что жжет и гнетет мою душу. Верю, ты поймешь, потому что, хотя и трудно мне решаться на такой шаг, другого выхода я не вижу.
— Какого выхода? Что-то я не пойму, — растерянно сказал Чигрин.
— Все поймешь, все скажу тебе, друг мой дорогой... Надумал я, Андрей, идти в Киев, в монастырь.
Чигрина будто кто в спину толкнул. Он резко подался вперед.
— Куда! К этим святошам, к этим бездельникам?! Что за шутки с самого утра?
Петро снова сел на хвою.
— Я не шучу, а правду говорю, Андрей. — Глаза его словно испепелились от какого-то невидимого огня. — Разве не видишь ты, что творится кругом, сколько жестокости, зла среди людей?
— А разве зла станет меньше, когда ты запрешься в с... монашеской келье? — Чигрин чуть было не выпалил «смердящей», но вовремя прикусил язык — зачем бередить и без того ранимую душу Петра.
— Знаю, что не уменьшится, но хотя бы не буду видеть всех страданий людских, буду молиться за несчастных.
— А то без тебя некому! — Андрей почувствовал, как нарастает, подступает к горлу горячая волна протеста. Подавлял его в себе, старался говорить спокойно, однако в голосе невольно прорывалось недовольство.
— Не сердись, — мягко коснулся его руки Петро. — Мы ведь всегда понимали друг друга. Сколько увидели и пережили за долгие годы! Пойми и теперь, — зрачки его глаз расширились, потемнели, — не могу я уже дальше терпеть надругательство. Нет больше мо́чи! Ты знаешь: я никогда не жаловался, не привередничал. Все думал: ну, свела судьба с жестокими людьми, сведет когда-нибудь и с добрыми, не может быть иначе. А выходит, ошибался. Нет добра на этом свете. Исчезло оно.
— Там ты его найдешь. В монастыре, — мрачно сказал Андрей и, вдруг вскочив на ноги, навис над товарищем. — Слушай! Плюнь ты на все! Радуйся, что вырвался на свободу, и не мучай себя, не грызи. И так до черта мучителей развелось. Вставай лучше, да пойдем к Днепру, пока день впереди. А там махнем до самого моря, на рыбацкие тони под Кинбурн. Османцев же вытурили из крепости. Там уже никто нас не достанет. Слышишь?
Петро сидел потупившись и, когда Чигрин умолк, ожидая ответа, поднял на него пригасшие, полные грусти глаза.
— Нет, Андрей, — сокрушенно покачал он головой, — не смогу я. Боюсь, да и опостылело уже. Одна теперь у меня дорога. Другой не одолею. — Он выпрямился, заглянул Чигрину в глаза. — А ты... сходи к морю. Сделай, как душа велит. Только прошу, как брата: не гневайся, не держи зла. Поверь, мне и самому горько.
Андрей слушал, и отчаяние заползало ему в душу. Не сомневался в искренности товарища, знал, как близко принимал он к сердцу все боли и огорчения, причиненные не только ему, но и другим, как страдает всегда от произвола и несправедливости. Знал, понимал, но какая-то непокорная сила бунтовала в нем, не позволяла мириться с услышанным. Изо всех сил старался уговорить друга не делать глупостей, выбросить из головы мрачные мысли, но его слова не могли переубедить Петра Бондаренко.
Прощались на сельской околице. Петро молча обнял Андрея, вытер ладонью глаза и, ссутулившись, пошел к крайнему двору, видневшемуся из-за деревьев. Надеялся увидеть деда с внучкой, чтобы вместе с ними отправиться в дальний путь.
Подавленный всем происшедшим, Андрей, будто в кошмарном сне, миновал село, пошел куда глаза глядят...