Но наибольших хлопот Василию Степановичу причиняли безграничное расточительство и скупость Потемкина одновременно. Никогда не забыть ему роскошный банкет, устроенный князем в только что подаренном императрицей Аничковом дворце. Хозяин, как и всегда в таких случаях, был в приподнятом настроении, рассказывал потешные истории, случавшиеся с ним лично, и под общий хохот гостей копировал голоса известных всем петербургских сановников. Лакеи бесшумно подавали к столу изысканные блюда, белые и красные французские вина. С хоров доносилась музыка. И когда в позолоченных канделябрах, напоминавших побеги причудливых растений, зажгли свечи, в банкетный зал были внесены хрустальные чаши с... бриллиантами. Стихли разговоры, смех, шутки. Вышколенные, невозмутимые музыканты перестали вести мелодию, следя сверху, как вспыхивают холодными искрами в свете множества огней драгоценные камни. Даже гости, которых трудно было поразить богатством, драгоценностями, не могли сдержать своего удивления, когда хозяин, взяв золотую ложку, начал обходить придворных дам и собственноручно наполнять бриллиантами их бокалы.
— Любимчик нашей императрицы может позволить себе такую роскошь.
— А почему же. Говорят, одни только озера в Крыму дают ему триста тысяч годового дохода. А имения, рудники, фабрики... — услышал тогда Попов слегка приглушенные голоса (стоял за колонной, и его не замечали).
— Это все мелочи, — возразил первый. — Казну потрошит. Думаешь, все это из собственного кармана? За свою копейку в церкви выругается. Говорят, только петербургским извозчикам задолжал девятнадцать тысяч.
— И сходит с рук.
Попов отошел в сторону. У него не было желания слушать дальше светские сплетни. Сыт по горло подобными разговорами. Петербургский банкир Сутерлянд за горло берет, требуя возвращения Потемкиным полмиллиона рублей. А как влиять на князя, если он, не зная счета долгам, запросто вычеркивает их из своей памяти. «Забывает» вернуть даже казенные деньги. А их!.. Лучше и не вспоминать сумму. Знал: Екатерина потакает всем капризам своего новороссийского наместника. А он из шкуры лезет вон, чтобы угодить «маме».
— Так что же молчишь, душа моя? — прозвучал удивленный бас Потемкина. — Неужели слух потерял?
— Бог миловал, ваша светлость, — извинительно улыбнулся Попов. — Думал.
— О чем? — пронизывал князь его своим острым глазом.
Вертелось на языке сказать о крестьянах из-под Великих Лук, о бесчинствах помещика Волосатова и чиновников петербургских, рассказать, как они издеваются над людьми, разрушают их жилища, обрекая на голодную и холодную смерть. Уже и челобитную намерился достать из-за отворота рукава, Но, посмотрев на напряженное лицо Потемкина, увидев в его могучей правой руке массивную кружку с квасом, невольно опустил руку. Не того ждал князь от управителя канцелярии. Одной цели, одному делу, которое взялся осуществить, подчинял князь мысли, волю и действия всех, над кем имел власть, кто находился в кругу приближенных. И не прощал, когда отвлекали его. В сравнении со строительством портов, верфей, каменных дворцов, перемещением тысяч людей на новые земли разве могли что-нибудь значить разрушения истлевших, перекосившихся изб, которые и сами бы упали когда-нибудь, беды забитых крепостных? Шел к своей цели упорно и не опускал глаза долу, даже если и наступал на кого-нибудь.
— Так о чем же мысли твои? — спросил настоятельнее.
— Разве мало такого в подготовке к путешествию, ваша светлость, над чем следует хорошенько подумать? — уклончиво ответил Попов.
— Хи-итри-ишь, — незлобиво погрозил пальцем Потемкин. — А впрочем, ты прав. Надобно все обдумать, все предусмотреть, душа моя. — И сразу же начал расспрашивать, прибыли ли архангельские мастера в Кременчуг, как ведется сооружение галер в Смоленске, познакомился ли с планом и чертежами соборной церкви в Екатеринославе, которую проектирует архитектор Моретти? — Велел я построить ее по размерам собора Святого Петра в Риме. Только на аршинчик длиннее, — сказал он самодовольно. — Представляешь, какая громадина поднимется над Днепром!
— Никогда, Григорий Александрович, не приходилось бывать в Риме, — развел руками Попов.
— И не жалей, душа моя. Екатеринослав станет вторым Римом, Афинами Новороссии, а возможно, и всей империи. Город раскинется на огромной территории — в триста квадратных верст. Его украсят дворцы, соборы, триумфальные арки, улицы будут покрыты гранитными мостовыми, а на Днепре, — развернул перед Поповым свой фантастический план, — построим самую длинную в России пристань с мытницами и пакгаузами для купеческих товаров со всей Европы.