— Ах, оставьте, Александр Матвеевич, — капризно прервала его царица. — Когда наконец я увижу здесь эпитафию, достойную моей любимицы? Или вы, — подколола своего фаворита, — до сих пор не можете забыть ее остреньких зубок? Помогите нам, граф, — прикоснулась к руке Сегюра, — у вас такой чудесный стиль, составьте эпитафию для покойной.
— Сочту за честь, ваше величество, — с готовностью откликнулся Луи-Филипп.
Возвращаясь во дворец, они снова вышли на опушку с надгробиями, и Сегюр, остановившись возле чистой мраморной плиты, прочел только что составленную эпитафию: «Здесь почивает Земира, и опечаленные грации обязаны засыпать цветами ее могилу. Как Том — ее предок, как Леди — ее мать, она была постоянной в своей верности, легко бегала и имела лишь один маленький изъян — иногда мило сердилась. Боги, свидетели нежности Земиры, должны были бы наградить ее за красоту и преданность бессмертием, чтобы она постоянно была рядом и утешала свою венценосную повелительницу».
Краем глаза Луи-Филипп видел, как растрогалась царица.
— Чудесно, граф! — сказала она в восторге. — Теперь моя душа спокойна. Александр Васильевич, голубчик, — обратилась она к Храповицкому, — прикажите сегодня же высечь эпитафию здесь, на мраморе, и покажите автору, — с благодарностью посмотрела на Сегюра.
Однако ни в тот, ни на следующий день услужливый статс-секретарь императрицы так и не смог показать ему высеченных на камне слов. После обеда за картежным столиком в Голубой гостиной Дмитриев-Мамонов доверительно рассказал Луи-Филиппу, что в Ямбурге на суконной фабрике произошли волнения среди рабочих и что Екатерина вынуждена была послать туда Храповицкого. Мамонов наклонился через столик, приблизил к Сегюру молодое красивое лицо и довольным тоном прошептал:
— Государыня уполномочила нашего друга действовать со всей строгостью, вызвать, если надо, полицию из Петербурга и всех бунтовщиков, — Мамонов стиснул в кулак длинные, холеные пальцы, — mettre aux fers[51]. — Откинувшись на подлокотник кресла, наблюдал, какое впечатление произвели на собеседника его слова.
Луи-Филипп никак не выражал своих чувств. Спокойно изучал карты, тем самым давая понять Мамонову, что его не касаются внутренние дела империи. Лишь спустя некоторое время он узнал, что ямбургских сукноделов, которые бунтовали против издевательств и притеснений, утихомирили силой, а действительному статскому советнику Храповицкому «за добросовестность и твердость» даровано село в Могилевской губернии и драгоценный перстень стоимостью в двести червонцев...
Вспомнив эту летнюю прогулку к собачьему пантеону, Сегюр подумал, что теперь поляны, очевидно, заметены снегом и снова не удастся ему увидеть эпитафию на могиле Земиры. И почему-то представил себе закованных сукноделов, которые позвякивают где-то среди глубоких снегов Сибири железными веригами, замерзая от невыносимого холода, как те парии, что видел сегодня на паперти Никольского собора. Как еще мало, поверхностно знает он Россию, если не в состоянии понять до конца душу этой черни, ее силу и непокорность...
— Так что же случилось, граф? — вкрадчивым голосом переспросила царица. — Не затосковали ли вы по своей цветущей Франции? Только мне что-то не нравится ветер, который в последнее время веет с вашей родины, — добавила она многозначительно и, утомленно прикрыв веками глаза, вздохнула: — Сколько хлопот! Я уже полвека живу, четверть века царствую, а таких смутных времен и не припомню. Одно мое упование на voyage[52]. Готовьтесь, граф, — встала она, давая понять, что аудиенция закончилась. — Продолжим наши беседы в дороге.
Сегюр откланялся и в тот же вечер возвратился в Петербург. Нужно было приготовиться к длительному путешествию.
Седьмого января после утреннего шоколада императрица всероссийская Екатерина Вторая в сопровождении камер-фрейлины[53] Протасовой, Красного Кафтана — Дмитриева-Мамонова и обер-шталмейстера[54] Льва Нарышкина вышла на парадное крыльцо большого дворца. Рослые кавалергарды, выстроившиеся вдоль ворсистого персидского ковра, разостланного на утрамбованном снегу, взяли на караул. Морозную тишину заснеженного Царскосельского сада раскололи орудийные выстрелы. В воздухе замерцал стряхнутый с деревьев иней, дополняя гром артиллерийского салюта серебристым сверканием мелких снежинок. Одетая в горностаевую шубу, царица с довольным видом обвела сверху своими холодноватыми глазами стройные шеренги конных лейб-гвардейцев, которые должны были сопровождать кортеж, и неторопливо начала спускаться к золоченой карете, впряженной в длинный, пятнадцатипарный цуг.
53
Камер-фрейлина — придворное звание, равное статс-даме, с почетом высокопревосходительства.