— А ваши «карманные министры», государыня, — не удержался от шутки Лев Нарышкин, скосив глаза на иностранных послов, которые топтались возле своих карет, — похожи сегодня на косолапых медведей.
Царица промолчала. Пригласив в зимнюю тысячеверстную дорогу иностранных послов — Сегюра, Кобенцля и Фицгерберта, она распорядилась выдать каждому по медвежьей шубе и собольей шапке, чтобы, как сказала в шутку графу Безбородко, «не заморозить международные отношения России». И теперь ожидавшие выхода императрицы и следившие, как она, поддерживаемая камердинером Захаром Зотовым, садится в карету, иностранные полномочные министры и в самом деле имели вид неуклюжих медведей.
Придворные из свиты императрицы тоже не торопились к своим экипажам. С благоговением ждали, когда закроется дверца главной кареты с золотым царским вензелем. Потихоньку переговаривались, кутаясь в медвежьи, собольи, куньи меха на семнадцатиградусном морозе.
— Неужели и старому Шувалову дозволено сопровождать государыню!? — удивленно прошептала камер-юнгфера Мария Саввична Перекусихина графу Ивану Чернышову.
— А почему бы и нет? Меценат российских муз, — не меняя спокойно-торжественного выражения на лице, тихо ответил сенатор.
— Только и всего? — пожала плечами Мария Саввична. — Но ведь при дворе обер-камергер[55] не пользуется особой благосклонностью.
— Говорят, — Черньншов покосился на Храповицкого, видневшегося впереди вместе с двумя помощниками и двумя курьерами, — государыня взяла Ивана Ивановича скрепя сердце, дабы прекратить...
Последние слова вице-президента Адмиралтейств-коллегии потонули в грохоте холостой пальбы, которой сопровождался отъезд российской императрицы в свои южные владения. Форейторы[56], будто по команде, вскочили на коней. Поднялись на стременах лейб-гвардейцы. Придворные из свиты императрицы торопливо закрылись в своих каретах, и царский кортеж из четырнадцати роскошных экипажей и ста двадцати четырех саней, растянувшись на несколько верст, двинулся снежной дорогой на Лугу и Порхов...
Сегюр не знал, сколько времени провели они в дороге. Под скрип полозьев, легкое покачивание кареты, оберегавшей от холода, он задремал. А когда неожиданно проснулся от какого-то толчка или голоса, то сначала не мог понять, что происходит, где он. Почувствовал лишь, что карета движется, беспрестанно шуршит снег внизу, приглушенно стучат кони, а сквозь белое, подернутое узорчатым инеем окошко время от времени пробиваются багряные всполохи. Его спутники — графы Чернышов, Ангальт и Фицгерберт — сидели с закрытыми глазами. Очевидно, плавное скольжение экипажа и на них навеяло сон.
Откинув бронзовую застежку, Луи-Филипп приотворил дверцу и почувствовал, как резкий морозный ветер множеством иголочек впился в лицо. Он заслонил его до самых глаз пушистым воротником и сквозь узенькую щель в дверце начал смотреть на заснеженную равнину, через которую длинной извилистой змеей, почти бесшумно, будто черные привидения, скользили одна за другой высокие кареты с придворными и тянулись бесконечным обозом груженные поклажей сани.
Короткий зимний день постепенно угасал. Над землей сгущались сумерки, и вдоль дороги на каждой версте пылали огромные костры, освещая безмолвный простор красноватым пламенем. Сегюр видел, как впереди, во главе кортежа, вспыхивали новые огни, а в хвосте, отгорев, затухали. И в этой ночной феерии было что-то загадочное, чего он не мог постичь. Не познанная до конца Россия тревожила и пугала графа своей огромностью. Ощущая легкий озноб от холода, выстуживавшего карету, он плотно прикрыл дверцу и, удобнее расположившись на мягком диване, углубился в раздумья. Пытался представить новые города, порты, земли этой огромной империи, куда так неудержимо сквозь бело-багряный морок несли его горячие кони. Но как ни силился, он был не в состоянии хотя бы что-нибудь выжать из своей фантазии. Слушал, как ведут бесконечную мелодию дубовые полозья, как покрикивают на коней кучера, и чувствовал, что снова накатывается истомная волна, в которой растворяется все вокруг, перестает существовать и он, неизменно лишь движение, бестелесное парение в пространстве, будто на крыльях.
Из полузабытья Луи-Филиппа де Сегюра вывел энергичный стук в замерзшее окошко. Граф раскрыл глаза. Карета стояла. Снаружи доносились голоса, в тускловатом свете огней мелькали тени. Стук повторился. Выглянув, Сегюр увидел камердинера императрицы Захара Зотова.